Так любила его.
И он так ее любил. И вот ее отняли — надругались над ней, над ее мечтами и ее страхами. Осквернили всю чистую и светлую любовь, которая была у них.
А потом он сам ее оттолкнул. Нужно было слушать Мартина. Нужно было остаться рядом с ней, сторожить ее сон, утешить ее и забрать себе всю боль, что у нее была.
Почему он не сделал этого?.. Зачем нужна была эта страшная ночь, мертвая женщина в серой воде и красный след на волнах?
— Вик?.. — раздался рядом тихий голос.
Он, вынырнув из омута мрачных мыслей, удивленно оглянулся.
Риша сидела рядом.
— Как ты…
— В окно, как всегда. Вик, отдай, пожалуйста. Что с тобой, ты же никогда раньше не курил… — прошептала она, вытаскивая у него из ослабевших пальцев почти догоревшую сигарету.
Он смотрел на нее и чувствовал, как на сердце разжимаются ледяные тиски. Мартин ошибся. Конечно, он просто ошибся, разве Риша может его не простить?
— Риша… Риша, солнце мое, прошу тебя, послушай…
— Что ты с собой сделал, Вик, зачем… — с горечью прошептала она, проводя пальцами по его бритому затылку.
— Я хотел тебя защитить… Я хотел… Я хотел спасти… Прошу тебя, не оставляй меня, я не могу, не могу… — бестолково шептал он, прижимаясь лицом к ее плечу.
Вик чувствовал, что Риша напряжена. Она не отстранялась, но в ее объятии был мертвый холод, которого он раньше не чувствовал.
От отчаяния и ужаса ему хотелось выть.
— Прости меня, прошу тебя, умоляю, прости меня… Я не знал, я не понимал, что я делаю…
Мартин не уходил. Он наблюдал за этой сценой, подавшись вперед и сжав порог. Вик, тот, каким он его помнил, сейчас шептал эти слова и страдал при этом сильнее, чем за всю свою прошлую жизнь. Эта боль топила в себе, лишала разума, не давала здравому смыслу взять верх.
И все же разум должен был взять верх. Иначе случится непоправимое.
Но Мартин молчал. Вик все равно его не услышит.
Риша вдруг как-то странно обмякла.
— Я люблю тебя… я тебя… никогда не забуду… — прошептала она.
Вик, глухо и бессильно застонав, сжал ее в объятиях, будто она была готова раствориться в воздухе. Потом, не открывая глаз, коснулся поцелуем ее губ.
У нее были холодные губы. Словно она мертва. Словно она деревянная марионетка, с которой танцуют фокстрот.
Но с каждой секундой она все больше согревалась в его объятиях.
Живая, настоящая, близкая.
Как раньше.
— Я люблю тебя…
Кажется, она плакала. А может быть, он — границы стерлись, растаяли. Все не нужное было отброшено в этот момент. Одежда. Страхи и прошлая наивность, все листочки с ролями — настоящие и воображаемые.
— Вик… мне никого… никогда… кроме тебя…
Они словно тонули в море, цепляясь друг за друга, как за последнюю опору. И каждый пытался толкнуть другого на воздух, удержать, не дать захлебнуться. Пусть и утонув самому.
— Девочка моя… любимая… по-жа-луйс-с-ста, не ос-с-ставляй меня…
У кого из них белые волосы? Кто всегда мечтал о театре?
Кто был убийцей, а кто жертвой? В чьих глазах бьются алые вспышки?
Мартин давно отвернулся от проема.
Он прекрасно понял, почему Риша оказалась в его доме.
Никто их не спасет. Ни Вика, ни Ришу, ни самого Мартина.
Мартин не заметил, как на его ладони из темноты родилась бритва. Такая, какой Вик убил Мари. Вздрогнув, он швырнул ее в огонь.
Он не мог ничего изменить. Не мог удержать ускользающее между пальцев. Не мог выпить и части ядовитого отчаяния, которое владело сейчас Виком и Ришей.
Мартин не знал, когда все, наконец, затихло. Вик спал, прижимая к себе Ришу, и даже во сне не ослаблял объятий.
Она не спала. Мартин, наплевав на приличия, шагнул в проем. Аккуратно отстранился и прикрыл ее одеялом.
— Риша, я хорошо понимаю, что ты задумала…
— Мартин, я не могу по-другому. Хватит, я просто… просто умру, если не сделаю этого.
— Он никогда не сделает тебе больно. Прошу тебя, ты единственное, что может его вылечить… хоть немного образумить…
— А ты уверен? С меня достаточно в жизни… опасностей. Они повсюду, всю мою жизнь. С детства меня домогались, говорили, что моя мать — потаскуха и я такая же… и все детство меня словно готовили, со всех сторон говорили, что для меня ничего хорошего нет. Надо мной надругаются и забудут мое лицо, до того остынут простыни, на которых меня разложили…
Мартин прикрыл глаза. Кажется, у Риши тоже был невидимый листочек с ролью.
Риша одевалась, закусив до крови губу. Мартин заканчивал застегивать рубашку.