С Нуйкиной что-то происходит — она сделалась неестественной, то бледнеет, то краснеет, неуместно покашливает.
Почему вы не подписываете?
Нуйкина (ей очень неловко). Но там все-таки много недоделок, Юрий Николаевич…
Девятов. Вы что, ничего не поняли? Не надо подписывать, дайте сюда! (Хочет забрать листы).
Нуйкина (не отдает листы). Я подпишу, подпишу… Я просто… может быть, мы неправильно поступаем, может быть, этот Егоров… мы же судим только со слов этого весьма подозрительного молодого человека… С этим днем рождения, от которого я еще опомниться не могу…
Девятов. Виолетта Матвеевна, я так же, как и вы, видел сегодня Егорова первый раз. Но даже коротенькая встреча кое о чем говорит. Вспомните, как Грижилюк себя вел, когда мы у него принимали ферму! Был накрыт стол — до того как мы попали на объект, мы попали на шикарный завтрак! Потом он не отходил от нас ни на шаг! Лично сопровождал от начала до конца! А эти звонки в облисполком! А Егоров пришел, поздоровался, четко сказал: завод печь хлеб может, но есть еще целый ряд недоделок. Смотрите сами. И ушел. И этого молодого человека не он же послал! Хотя Егоров прекрасно понимает, что в сложившихся обстоятельствах этот акт решает его судьбу! Я вас не заставляю подписывать, Виолетта Матвеевна. Я вам только объяснил, почему я считаю, что надо подписать. Больше ничего!
Нуйкина. Нет, я подпишу… ваш авторитет для меня… (Дрожащей рукой подписывает листы. Передает их вместе с ручкой Девятову. Начинает плакать.)
Девятов. Ну что с вами? Почему вы плачете? В конце концов, я же председатель комиссии. Вы всегда можете на меня сослаться. Я вам разрешаю это делать…
Нуйкина. Извините. (Вытирает слезы, успокаивается немного.)
Девятов идет в тамбур. Там ждет его Шиндин.
Девятов (передает листы). Подпишите еще у Семенова, и все. (Предупреждает благодарное движение Шиндина.) Не надо никаких слов. Идите подпишите у Семенова.
Купе строителей.
Семенов по-прежнему спит, похрапывает. Малисов сидит у столика, читает. Алла забралась на полку Шиндина — наверх, настроение у нее не изменилось.
Шиндин (входит). Все в порядке! (Трясет бумагами.) Они подписали акт!
Шиндин а (обрадовалась). Как? Подписали?
Шиндин. Подписали оба! Сейчас этот подпишет (на спящего Семенова), и все!
Малисов не реагирует — продолжает читать.
Шиндина. А как же — указание? Ему же влетит!
Шиндин. Разобрался что к чему — и плюнул на указание! (Посмотрел победительно на Малисова.) Понял? Есть еще люди на свете! А не только… ты мне, я тебе!
Малисов. Покажи.
Шиндин. Обойдешься!
Малисов. Ну покажи!
Шиндин (показывает издалека). Вот. Я те акты порвал — разозлился. Они подписали чистые листы, а потом впечатаем.
Малисов. Ну, дай посмотреть! В руки дай! (Смеется.) Ты что, боишься, что порву, что ли? Очень хорошо, что подписали! Премию дадут! Разбудить? (Кивнул на Семенова).
Шиндин. Я сам. Не надо помогать. Надо было раньше помогать, понял? Сколько осталось до Елино?
Шиндин а (посмотрела на часы). Ой! Полчаса!
Шиндин (тормошит Семенова). Философ, подъем! Хватит дрыхать! Опохмеляться пора. Сейчас я его пощекочу, как он проводника щекотал. Ну-ка, боишься щекотки? (Пытается щекотать.)
Семенов просыпается тяжело, резко отбрасывает руку Шиндина, поворачивается на другой бок.
Вставай, вставай, вставай! (Поднимает, усаживает.)
Семенов длинно зевает, содрогаясь. Потом долго трет глаза, опять зевает, ему холодно, он дрожит.
(Наливает в стакан коньяку.) На, дерни!
Семенов (с отвращением). Не!.. (Открыл глаза.) Фу, черт. Жуткий сон приснился. Какой-то дворец… огромный! И я туда вхожу. А там тыща голых баб… Жутко много их! И все на одно лицо… все близнецы, как из инкубатора… Жуть! А потом я присмотрелся — мамочки родные, это же моя жена… ну, они все моя жена!.. Жуть! А тут ты меня, гад, разбудил… Правильно сделал. А то я бы во сне повесился, честное слово… от этой жены, жен, черт их знает… Что, уже Елино? (Выглянул в окно, чтобы сориентироваться.) Ни черта не понять.