Прежде чем он успел перевести, я сказал:
– Передай ей, что ни одной разодетой в шелка горожанке не дано понять, почему я смеюсь. Но я верю, что они не хотят причинить нам вреда. Расскажи им, что произошло.
Тору так понравилось переводить первую часть, что он не стал возражать против второй. Девушка выглядела так, будто хотела воткнуть стрелу мне в глаз, но вместо этого засы́пала Тора вопросами. Я мог только предполагать, о чем она спрашивала, слушать упоминания города, Гидеона, чилтейских командиров, моего собственного имени и моих товарищей. И Лео. Я заново проживал рассказ Тора. Трупы на улицах. Кровь. Гидеон на троне, изувеченное тело Лео на полу. И только я отказался поклониться. Встать на колени. Принять то, какими мы стали. Предателями. Убийцами. Завоевателями.
Это был ее город. Чем дольше я смотрел, тем больше в этом убеждался. Она не просто девушка, лишенная дома, она императрица, лишенная империи. Лук. Уверенность. Человек, стоявший позади нее так же, как ее стража на поле боя. Ей требовались только сверкающие доспехи, чтобы снова стать золотым драконом, стать императрицей Мико Ц’ай. И каждое слово Тора, каждая деталь его рассказа были тычком в открытую рану. Но она все равно стояла, гордая и полная решимости не сломаться.
Тор, похоже, ничего не понял. Для человека, знающего правду, он не выказывал ни должного почтения, ни враждебности. Со времен Рисяна он изменился, в глазах засветился огонек.
Когда наконец вопросы у императрицы закончились, она повернулась к своему спутнику. Они не произнесли ни слова, но во взглядах таилось столько боли, что мне захотелось повернуть время вспять. Это не наша земля. Не наш дом. У нас нет права на ее души.
Молчание затянулось, затем императрица снова исчезла за занавесью, а ее спутник принялся яростно ворошить огонь, рассыпая искры. Он подбросил новое полено и задал Тору какой-то короткий вопрос, на что тот покачал головой. Будучи уверен, что Тор вот-вот снова заведет разговор о возвращении домой, я отставил в сторону кружку с водой и опробовал ногу. Она болела, кожа натягивалась при каждом движении. Я стиснул зубы. Движение – это свобода, и, как говорил гуртовщик Сассанджи, только свободные могут быть мудрыми.
На лестнице загрохотали шаги, и мы трое напряглись, не сводя глаз с двери. Вошел кисианец в плаще и с каким-то ящиком в руках, Тор и спутник императрицы расслабились. Обменявшись с ними парой слов, человек поклонился и вышел.
– Кто это был? – спросил я.
– Хозяин дома. Они называют его дровосеком.
– Дровосеком?
– Видимо, это его работа. Рубить дрова.
– Для костров? Но…
Я хотел спросить зачем, но вспомнил, что кисианским городам, где нельзя вырастить пищу или деревья, приходилось полностью полагаться на поставки извне. Как и городам-государствам, но люди все же хотели в них жить, теснясь внутри стен, как орехи в корзине.
Из отделенной занавеской комнаты вернулась императрица Мико. Она казалась беспокойной, перебрасывалась со своим спутником короткими словами и раздраженно поглядывала на нас.
– Ты поблагодарил ее за помощь? – спросил я, отвлекая внимание Тора от дырки на штанах, которую он ковырял. – Она выглядит рассерженной.
– Они ехали на восток и переживают, что теряют время.
– Скажи, что теперь я справлюсь сам и они могут ехать дальше.
Тор покачал головой.
– Не думаю, что они здесь только из-за тебя. Они говорят незаконченными предложениями, но все-таки я думаю, что им больше некуда идти.
Императрица без империи. Как ей, должно быть, ненавистно даже смотреть на нас.
Что бы она ни испытывала по отношению к нам, императрица Мико со своим спутником дважды осмотрели мою рану до наступления вечера, не считая постоянное наблюдение за мной Тора достаточным. Тот закатил глаза, но, похоже, решил не злить наших хозяев. Они сварили еще риса и позволили мне съесть столько вяленого мяса, сколько смогу, и ко мне потихоньку стала возвращаться жизнь. Однако боль будто засела в костях. От истощения я постоянно засыпал и никак не мог вспомнить, каково это – существовать без глубокой боли разорванной плоти.
Большую часть времени мы сидели молча, лишь изредка мои спутники перебрасывались сдержанными словами вперемешку с гримасами. К закату дождь утих, и императрица взяла лук и вышла во двор, нарушив тишину вечера ритмичным звоном тетивы и стуком стрел. Со своего места у стены я не видел ее, но слушал, как быстро и точно она натягивает лук, и сомневался, что смогу ее превзойти.