Но все же я заставил Валерку еще раз клятвенно пообещать, что он не станет экспериментировать с Мурчиком и не будет водить к нему толпы юннатов и прочих ребят. Он пообещал более или менее искренне, хоть и с огорчением. Конечно, ни капельки я ему не поверил, слишком уж велик соблазн; но я взамен пообещал, что сделаю его и Герку (когда тот выздоровеет) своими постоянными ассистентами. Думаю, что такая блистательная перспектива поможет ему противостоять всем соблазнам: он даже в лице переменился, когда я это сказал, и не то охнул, не то икнул.
Я и сам от всей души радуюсь, что скоро выйду из больницы и буду работать с двумя такими умными и милыми котами (а может, Иван Иванович и своих пожертвует — ведь сам же предлагал!). Самая главная моя задача на первое время: это помирить Барса с Мурчиком, установить между ними прочный контакт и содружество. Это ведь очень важно. Не только для будущей демонстрации. Мы с ней теперь торопиться не будем. Да и вообще — надо обойтись без всяких зрелищ при полном зале. Ну их, эти дешевые эффекты, надо подготовиться для показа в узком кругу — в лаборатории, а то и у меня дома. Дуров же не звал на свои опыты целую толпу — присутствовало пять-шесть специалистов, велись протоколы, и все было куда толковее, чем у нас с Володей.
Тут полезно привести парочку афоризмов из Славкиной коллекции. Ну, например, слова Бенджамина Франклина: «Школа опыта дорого обходится, но глупые люди другой не признают» и еще Марка Твена: «Кошка, раз усевшаяся на горячую плиту, больше не будет садиться на горячую плиту. И на холодную тоже». Это мне особенно симпатично, поскольку речь идет о кошках. И я записываю твеновский афоризм с верой в будущее (в свое — как здравомыслящего индивидуума!).
Да, почему я придаю такое значение «внутривидовому» контакту между котами? Впрочем, я думаю, до этого легко домыслиться. Ведь не можем же мы, хотя бы и на первых порах, делать ставку на контакты с отдельными представителями каждого вида порознь, без всякой координации с другими особями. Грош цена такому контакту; он годится только для личного удовольствия и для всяких цирковых номеров. Конечно, у стадных животных изолированного контакта и не может получиться: если вы «сговоритесь», например, с бараном-вожаком, то будет в общей форме налажен контакт и со всем стадом. Но коты — животные не стадные, с ними труднее. И надо решать эту задачу прежде всего на домашних котах. А они как раз наиболее изолированы психологически друг от друга — тем более такие полные затворники, как мой Барс: он ведь и во двор никогда не выходит. Хотел я ему после пропажи Пушка взять котенка на воспитание, но Барс продолжал навзрыд оплакивать брата, а на посторонних котят — даже на прелестную дымчато-голубую кошечку — яростно шипел и очень обижался на меня, когда я для пробы приносил их в квартиру, выпрашивая у кого-нибудь взаймы. Да вот и с Мурчиком получилось пока очень плохо. Но уж это моя задача — сдружить их. Мурчик — умница, он пойдет навстречу, я уверен, а Барса я буду всячески ублажать и уверять в своей любви, чтобы он не переживал слишком сильно. А потом уж можно будет подключить и других котов — то ли шикарную парочку Ивана Ивановича, то ли этого лентяя Пушкина; авось он в компании хоть немного расшевелится и разовьется! А потом мы перенесем опыты… Ну, во-первых, в Зоопарк. Володя сумеет, конечно, сговориться с администрацией, загладит мои ошибки. Во-вторых, в уголок Дурова. В-третьих, в какой-нибудь заповедник. Или в колхоз. Возьмем там группу молодняка — бычков, например, или петушков. А если дадут, то какую-нибудь скотоферму с молодежной бригадой. Словом, возможностей много.
Я лично никаких стимуляторов применять не буду. Но, конечно, мне-то они ни к чему, а Володя все же прав — надо как-то подготавливать массовые, «рядовые» формы контакта…
Надо все же докончить рассказ. А мне все меньше хочется думать о неприятном прошлом, каяться в ошибках, которые я уже, даю слово, вполне осознал и повторять не собираюсь. Но ничего не поделаешь.
Итак, вернусь к прошлому. Всего на месяц назад — к дням после провала демонстрации. Я знаю, что рассказываю довольно бессвязно, все отвлекаюсь, — а потому напоминаю, какая тогда была обстановка. Значит, я позорно провалился со всеми своими куцыми достижениями и грызу себя за это неимоверным образом; Мурчик болен; Герка лежит в больнице, и ему плохо; с Володей отношения какие-то туманные, да и сам он впал в меланхолию; кончается мой отпуск, а я чувствую, что не в силах сидеть в лаборатории и заниматься трансдукцией, и вообще неизвестно, на что я теперь гожусь; и в довершение всего заболел Барс!
То есть Барс не вообще заболел, а после такого неудачного выхода на люди, и после пережитого страха и напряжения у него наступил нервный срыв. Классическая картина экспериментального невроза по Павлову. Барс все время плакал, тосковал; ничего не ел, исхудал и как-то взъерошился; его великолепная шуба потеряла глянцевый лоск, и даже брюхо казалось не таким белоснежным, как всегда. А уж глаза! Я в них смотреть не могу, такую они выражали тоску, боль, растерянность. Говорите мне после этого, что кошачьи глаза невыразительны! Когда надо, так они все, что хочешь, выразят. И когда не надо — тоже.
Все симптомы невроза усиливались в двух случаях: когда ко мне приходил кто-нибудь, кроме мамы, Ксении Павловны и Валерки (даже на Володю и Славку Барс реагировал приступом острого страха — метался, кричал, забивался под мебель), и когда я пробовал начать внушение. То есть получался замкнутый круг! А когда опытный ветеринар посоветовал лечить Барса бромом (Павлов именно так лечил экспериментальные неврозы), то я еще больше встревожился: Барс, правда, несколько успокоился, реже стал закатывать истерики и меньше плакать, но совершенно не реагировал на внушение, будто у нас с ним никогда и не было контакта. Это уж телепаты мне объяснили, что бром снижает способность к телепатическому контакту (а кофеин, например, повышает). Тогда я немного успокоился и стал ждать, когда закончится курс лечения. Но вот не дождался, терпения не хватило!
Меня болезнь Барса ужасно мучила не только потому, что мне было очень жаль своего пестрого белобрюхого дружка. Главное — я понимал, что сам довел кота до такого состояния. Из-за своего малодушия я подверг Барса жестокой моральной пытке. Ему и так было очень тяжело. Подумайте только — его заставили вдруг покинуть свое привычное, уютное и тихое жилище, сначала посадили в какое-то маленькое, трясущееся помещение со странным и неприятным запахом, и за окнами этого помещения (а может, Барс принимал окна такси за стены?) мелькал громадный, пестрый, непрерывно движущийся и меняющийся мир, совершенно чужой, непонятный, шумный. А потом привезли разнесчастного кота в какой-то опять-таки странный и чуждый мир, битком набитый непонятными предметами, незнакомыми людьми, неприятными и громкими звуками, усадили сначала в опасной близости от громадного, еле знакомого пса, а потом вытащили под ослепительно яркий свет на глаза такой массы людей, которой Барс никогда в жизни не видал, и все эти люди начали шуметь и громко хлопать руками с совершенно очевидными враждебными целями: он же знал, что хлопающий звук означает неодобрение и даже угрозу (по нашему с ним коду, еще не телепатическому, — например, если он драл кресло, я хлопал газетой или журналом и кричал: «Вот я тебя!»). Словом, все это для тихого затворника Барса было такой травмой, что просто непонятно, как я мог надеяться на успех демонстрации!