Вызывает тогда меня командир роты капитан Рунько и, улыбаясь – он и наряд «вне очереди» давал, улыбаясь – спрашивает:
– Вы на третий курс института перешли?
Ну, думаю, пропал я, неужели вышел приказ отправлять студентов на учёбу? Такая ситуация однажды была: еле выпутался от посылки в училище. Делать нечего, скрепя сердце сознаюсь:
– Так точно, товарищ капитан – и тут же быстро добавляю, – но я учиться больше не хочу.
– Прекрасно, – продолжает капитан, у него подтянутая спортивная фигура, мы смотрим глаза в глаза, только я не улыбаюсь. – Назначаю вас ротным писарем! Возьмите у старшины списки личного состава и другие сведения и в шестнадцать ноль-ноль принесёте мне готовую ведомость боевого обеспечения роты! – он протягивает руку с часами мне под нос – сейчас тринадцать!
Капитан или не заметил мой отвисший до пояса подбородок, как у статуй острова Пасхи, или был чёрствым служакой. Меня не смущало то, что за короткое время надо составить какую-то там ведомость. У меня перед глазами замаячила фигура нашего бывшего ротного писаря, которого после недолгого пребывания в роте перевели на повышение в батальон, и который так ни разу и не летал на задания. Такая перспектива меня совершенно не устраивала.
В шестнадцать часов ноль три минуты капитан с обычной вежливой корректностью выгнал меня переписывать ведомость. Обижаться на это нельзя. Мои робкие оправдания, что я испортил почерк скорописной записью лекций в институте, на него не подействовали.
В каптёрке, где вместе со старшиной роты положено помещаться и писарю, мне пришла в голову блестящая мысль. Скажу-ка моему приятелю бывшему учителю русского языка в Казани, что командир приказал ему срочно переписать для высшего началь¬ства ведомость и по возможности чётче и красивее.
Через полчаса капитан бегло посмотрел на новые листы ведомости и остался весьма доволен.
– Полный порядок, оказывается умеете работать, – сказал он улыбаясь и вставая, –на первый случай за ранее допущенную небрежность делаю вам замечание.
ЭТО весьма подходящий момент для ретирады. Два взыскания подряд не даст. Дальше всё осложнится и станет намного страшнее.
– Товарищ капитан! – взмолился я, глядя на него невинными глазами бравого солдата Швейка, – это не я писал, это боец из второго взвода Шарыпов. Он стоит за дверью. Проверьте его почерк – добавил я несколько заикаясь от волнения.
Шарыпов каллиграфически вывел продиктованную ему замысловатую фразу без единой ошибки и помарки. Моя должность писаря продолжалась три часа тридцать девять минут.
Товарищи, прослышав про эту историю, долго смеялись и говорили, что за такую взаимовыручку я обязан угощать Шарыпова, когда он только этого пожелает, Шарыпов был другого мнения, правда, у него были маленькие дети.
И вот он предо мною. На погонах у него лычки – штабная работа тоже ценится – он немного располнел и служит в штабе бригады. Но ничуть не зазнался, обнял меня, как родного брата. С его помощью через считанные минуты все нужные документы лежали у меня в кармане. У подъезда ждала лично мне предоставленная полуторка.
На одном из складов бригады, на проезде имени Героя лётчика Анатолия Серова – все мальчишки им восторгались – получил парашют и на том же грузовичке прибыл ещё на одну «точку».
Двухэтажный старинный особняк из красного кир¬пича с остроконечной крышей в готическом стиле, за высокой оградой и ветвями деревьев с Гоголевского бульвара почти не проглядывался. После длительного стука в дверь кулаком и ногой открылось в калитке окошко и часовой внимательно оглядел меня с головы до ног. Тщательно несколько раз прочитал сопроводительную. Наконец «сезам» открылся, и я проник во двор.
Никто чужой не мог и предположить, что в этом домике на втором этаже, на сдвинутых бильярдных столах с зелёным сукном, укладываются парашюты и собираются в путь «идущие впереди фронта».
Известный до войны мастер парашютного спорта внимательно наблюдает, как мы укладываем парашют. По инструкции укладка производится вдвоём, мы помогаем друг другу. Главное, правильно сложить стропы, а то парашют захлестнётся ими, и прощай молодость, впрочем, остальное тоже надо уложить абсолютно правильно.
Наблюдая нашу невольную тревогу и напряжённость, инструктор тоже начинает с нами разглаживать полотна парашюта и попутно, чуть усмехаясь, рассказывает:
– Однажды, ещё в мирное время прыгал у меня один новичок. Спустился на землю нормально, собрал в охапку парашют и подходит ко мне: «Товарищ инструктор, запишите мне два прыжка.» Удивляюсь, небывалый случай. Или наглец попался или после прыжка у него затмение вышло? Память отшибло. А он с печальным и задумчивым видом, вроде вашего, продолжает: «это был мой первый и … последний прыжок, больше не будет».