— Ты чего это поперед батьки в пекло лезешь? — делаю я ему замечание.
— Стреляют же по нас, товарищ командир!
— Ну и пусть стреляют. Всю войну будут стрелять. На войне и убить могут.
— Я не за себя, товарищ командир, а за вас беспокоюсь, — с тревогой в голосе отвечает Саша. — Мне комиссар наказывал: «Береги командира и не давай ему открыто ходить на передовой. Это, говорит, главная твоя задача».
— Ах, вот оно что, — как будто только сейчас понимаю я что к чему, — ну, тогда спасибо, Саша, за заботу.
У подошвы горы Гасфорта минометчики на расположенной тут в укрытии минометной батарее предупреждают нас, что открытая местность перед горой тоже обстреливается немецкими снайперами. Федоров пристал ко мне: [139]
— Товарищ командир, наденьте каску, пожалуйста, наденьте!
Ослушаться его невозможно. Приходится надеть этот тяжелый, неудобный головной убор.
Благополучно миновав опасное место, добираемся до наблюдательного пункта.
Артиллерийский офицер, лейтенант Пелых, дежурящий на наблюдательном пункте, докладывает:
— Передний край противника без изменений, он проходит по восточному склону горы Гасфорта, по западной окраине деревни Нижний Чоргун, за высотой Телеграфной, у ее восточной подошвы, и по гребню высоты 154,7. С утра, — продолжает дежурный, — к пятому от правого края дому, — Пелых указывает направление на дом по сетке буссоли, — подходят люди поодиночке и скрываются во дворе этого дома. Значительная часть из них — женщины.
— Давайте понаблюдаем за этим домом, — предлагаю я. — Саша, дай бинокль да скажи-ка, как ты думаешь, почему там ходят женщины?
— Свадьба, — не задумываясь отвечает Федоров. — В деревнях, когда кто женится, все ходят молодых смотреть.
Ответ Саши рассмешил всех присутствующих на НП.
— Что-то непохоже, чтобы немцы свадьбу справляли, — возражаю я, — скорей всего поминки по убиенным после неудачного штурма.
— Смотрите, смотрите, товарищ комбриг, — предупреждает Пелых.
— Вижу. вижу... И вы все наблюдайте внимательно. Кто-то в юбке действительно подходит к домику с красной крышей. И на голове платок. А посмотрите-ка, как взмахивает руками эта женщина.
— Словно солдат марширует, — замечает один из наблюдателей.
— Как пруссак, — поправляю я. — Вот тебе, Саша, и свадьба с маскарадом. Видите, перед домиком открытая местность, и немцы решили преодолевать этот участок под видом женщин, жительниц деревни, в расчете на то, что мы не посмеем обстреливать своих соотечественников. Лейтенант, передайте на минометную батарею: открыть огонь по этому дому. Сейчас мы сыграем музыку на этой свадьбе. [140]
Огонь 120-миллиметровых минометов последовал через минуту. Из домика выбежало с десяток переодетых фашистов. На бегу они теряли женские юбки, спотыкались и, настигнутые осколками мин, далеко не ушли.
Довольные, возвращаемся с наблюдательного пункта. День клонится к вечеру, в сумерках можно идти свободнее, не озираясь, без каски. Федоров уже так не беспокоится, как утром, и идет, напевая какую-то песенку. По пути заходим на минометную батарею, которая обстреляла дом с ряжеными фашистами. Я рассказываю минометчикам о подробностях «маскарада» и за меткую стрельбу объявляю благодарность всему личному составу батареи.
Привет Большой земли
У нас гости — писатели Леонид Соболев и Сергей Алымов. Моряки знают капитана 2 ранга Соболева по роману «Капитальный ремонт» и прекрасным рассказам о людях флота, поэта Алымова — по его песням, которые поет вся страна. Но видим мы этих известных людей впервые. Мне позвонил дивизионный комиссар Н. М. Кулаков:
— Смотри не пускай писателей на передовую, не подвергай опасности. Головой отвечаешь за них, помни!
Встречаем гостей на нашем тыловом командном пункте на Максимовой даче, угощаем обедом, ведем разговоры. Ехлаков все свое красноречие в ход пустил: записывай его — на целую повесть, на поэму хватит. Предлагает разведчиков вызвать: они еще больше разных историй вспомнят. Писатели — оба высокие, крепкие, одетые по-фронтовому во все защитное, в касках — слушают, посмеиваются. Леонид Сергеевич Соболев спрашивает Ехлакова:
— Как вы думаете, комиссар, для того мы из Москвы добирались в осажденный город, чтобы в тылу сидеть и байки слушать? Нет, друзья, нам все своими глазами надо увидеть, почувствовать, чем люди здесь живут, посмотреть, слышите, посмотреть, а не только послушать, как они воюют. Так что ведите нас в окопы.
Даже изобретательный Ехлаков не нашелся, что ответить. Теребит свои много недель не стриженные космы и на меня украдкой косится. А Соболев нахлобучил понадежнее каску на голову и направляется к двери. [141]
— Товарищ командир, — говорит он мне, — дайте нам человека знающего, пусть проводит на передовую.
Что тут поделаешь? Повезли мы их на Федюхины высоты. Показываем нашу достопримечательность — батарею из четырех трехдюймовых пушек образца 1900 года. Пушки стоят замаскированные на открытой позиции. Соболев и Алымов обошли их, осмотрели, пощупали. Вижу, заинтересовались, не оторвать их от наших «старушек». Решил продемонстрировать эти орудия в действии. Вызываю расчеты, отдыхавшие в землянках поблизости. Объявив боевую тревогу, указываю цель — только что обнаруженный немецкий дзот. Отпускаю десять снарядов.
Артиллеристы сбрасывают с орудий маскировку — заснеженные ветки. Две пушки наводятся в цель.
— Огонь!
Оглушительно ахнуло одно, потом другое орудие. После каждого выстрела пушка прыгает на своих высоченных колесах. Наводчик и заряжающий тотчас же возвращают ее на место, поправляют наводку, вгоняют в казенник новый снаряд. Взмах руки — и опять гремит выстрел.
Пожилой артиллерист, зарядив пушку, любовно гладит ее:
— Не подведи, ровесница! Поддай-ка Гитлеру в печенку, Антонеске в селезенку!
Писатели наблюдают за падением снарядов. Вокруг вражеского дзота поднимаются столбы дыма и пыли. Алымов в азарте машет руками, подбадривает артиллеристов:
— Дружней, дружней, ребята! Кажется, в самую точку попали!
Когда все десять снарядов были выпущены, командир огневого взвода командует:
— В укрытие, бегом!
Все спешат в землянку. Соболев кричит Алымову:
— Сережа, не отставай!
И высокий Алымов, неуклюже согнувшись и поправляя съезжающую на глаза каску, широкими шагами бежит за товарищем.
Едва успеваем укрыться в землянке, как на батарею обрушивается шквал снарядов. У немцев против наших [142] «старушек» выделена специальная дежурная батарея среднего калибра. От близких взрывов землянка ходит ходуном. Алымов косится на потолок. Матросы успокаивают его: средний снаряд не прошибет.
Старшина батареи считает взрывы. Наконец говорит:
— Все. Пятьдесят снарядов выпустили. Стрельбе конец.
— А может, сегодня по случаю прихода гостей увеличат норму? — шутит кто-то из матросов.
— Ручаюсь за немецкую точность, — уверяет старшина. — Больше ни одного не выпустят.
Действительно, тишина не нарушается больше.
— Выходи на малую приборку! — командует старшина.
Вылезаем из землянки. В воздухе — плотная пыль и удушливый дым. Но вот они понемногу рассеиваются, и мы видим — пушки лежат вверх колесами, полузасыпанные землей. Соболев горюет:
— Эх, «старушки», «старушки», недолго вам пожить довелось!
— О, — смеется старшина, — вы их еще не знаете.
Матросы деловито переворачивают пушки, ставят их на колеса, стирают с металла налипшую грязь.
— Вот и в порядке. Наши «пушки без мушки» таких налетов не боятся. Раз прямого попадания нет — они живы-здоровешеньки. Приборов на них нет, разбиваться нечему. Сейчас мы опять из них стрелять можем.
— Вот и сюжет для фронтового рассказа, — говорит Соболев. — Так и назову его — «Пушка без мушки».