— А мне плевать, что вы там хотите! Молчать! В следующий раз вы у меня попляшете, если еще будете шуметь!
— Этот сержант и в самом деле невероятно жесток, — вздохнул Мадрис.
Прошел еще час, прежде чем нас вывели. Было около половины одиннадцатого, когда наконец Пьяница соизволил появиться.
— Ага! Так что же эти животные хотят?
Первой открыли камеру Мадриса.
— Доброе утро, сержант, — приветствовал тот вошедшего, — извините за то, что потревожили вас, но, знаете, со вчерашнего дня мы не ходили в туалет, и это ужасно.
— Хорошо, — смилостивился Пьяница, — только быстро. В вашем распоряжении три минуты. И не теряйте времени. Быстро… Быстро, — злорадно повторял он. — Я не знаю, почему мы так долго любуемся вами.
После ухода сержанта мы принялись обсуждать эффективность меры, к которой прибегнул доктор Мадрис. С тех пор всегда, когда мы хотели привлечь к себе внимание, мы просили его:
— Доктор, покапризничайте, пожалуйста.
Тогда он отвечал:
— Минутку, я надену ботинки. — И слышались удары в дверь: бум… бум… Иногда эта мера оказывалась действенной.
Как я уже говорила, в первые дни доктор отказывался есть, но с течением времени начал постепенно поедать то, что ему приносили. Свой волчий аппетит он объяснял беспокойством: мол, очень часто нервозность проявляется в неутолимом голоде. А после того как несколько раз мы остались без еды, он заявил, что надо поедать все, ибо никогда не знаешь, когда поешь еще. «Просто ужас как я голоден!» — было его постоянным восклицанием.
Когда приходил кто-нибудь из рядовых полицейских — из тех, у кого было меньше гонора и кто еще не утратил полностью человеческого облика из-за ежедневного насилия, характерного для их работы, доктор просил добавки к своей порции:
— Пожалуйста, будьте так любезны, дайте мне еще кусочек.
Или протягивал свой зеленый пластмассовый стаканчик:
— Могли бы вы принести мне немного кофе? Я был бы очень вам благодарен. Кофе на завтрак — пусть даже один глоток — действует ободряюще.
Голос его был низким и хорошо поставленным, а если прибавить к этому изысканную манеру разговаривать, то все это резко контрастировало с вульгарной речью полицейских. Я даже сказала ему, что он обладает голосом диктора или киноактера и что когда он говорит, то напоминает мне Альбертико Лимонту — героя фильма «Право на рождение», который я смотрела в детстве. Это впечатление усиливалось легким кубинским акцентом, который доктор приобрел за годы, проведенные на Кубе. По причине изысканности его речи полицейские, к которым, он обращался, часто не понимали, что он хочет. Как-то в субботу вечером, в тот час, когда нам приносили еду, пришли несколько полицейских. Было заметно, что они навеселе. Среди них находились двое, которые в обращении с нами сохранили кое-что человеческое. Это проявлялось в лишних лепешках, которые нам клали на тарелки с едой, или кусочке сыра, украшавшем фасоль. Перепадали нам и сигареты. Короче говоря, проблески человечности, что мы ощущали, шли от них самих и не являлись частью плана привлечения нас на свою сторону.
Доктор использовал их приход, чтобы там же, у двери, немного с ними поболтать. Те в свою очередь решили проконсультироваться у него, не знаю по каким медицинским вопросам, и он с большим воодушевлением дал полицейским длинное и весьма научное объяснение, которое, как я подозреваю, они поняли мало или не поняли совсем, ибо поблагодарили его и сказали:
— Хорошо, мы еще увидимся.
— Всегда к вашим услугам, — ответил доктор. И вдогонку: — Да-а! Простите, пожалуйста. Вы завтра здесь будете?
— Не знаем.
— Э-э… видите ли, дело в следующем: было бы неплохо, если бы вы смогли прийти проведать нас утром, я был бы очень вам благодарен… вы знаете, как ужасно хотеть выйти… Если бы вы были так любезны…
— Что?! — не поняли полицейские.
Доктор снова в самой вежливой форме попытался попросить их, если они будут дежурными на следующий день, прийти пораньше и вывести нас в туалет. Но так же, как и в первый раз, он повторил свою просьбу в изысканных выражениях. Полицейские, так и не поняв, что он от них хотел, закивали «Да, да», чтобы покончить с этим и уйти.
Мы же еле сдерживались от смеха, видя замешательство подвыпивших полицейских, понять доктора которым оказалось не по силам. И подобные сцены происходили неоднократно.
Как только полицейские ушли, мы принялись хохотать, а доктор недоумевал:
— Что случилось?.. Что случилось?
— Случилось то, что вы окончательно запутали полицейских, когда с ними разговаривали, — пояснил ему Марсело.
— Как это?
— Ну, бедняги ответили «да, да», чтобы показать, что они поняли, хотя в действительности они ничего не поняли.
— Так, значит, они меня не поняли… Вы считаете, они меня не поняли?..
— Ну да. Вы говорили слишком высокопарно.
— A-а, карамба!.. А я-то понадеялся, что они придут завтра пораньше вывести нас, — досадовал доктор Мадрис.
Но надо сказать, что обращались к нему за консультацией довольно часто.
Однажды пришел полицейский по прозвищу Бэби Фейс[9] с одним своим другом. Конфиденциальным тоном они спросили Мадриса, есть ли какое-нибудь средство для увеличения потенции мужчины. Доктор, приняв серьезный и важный вид, как будто он находился в своей консультации, пустился в долгие объяснения, и, хотя те ничего не поняли, он использовал представившуюся возможность, дабы забыть на время сие пагубное место.
В другой раз пришел капрал Эрнандес, который пожаловался доктору на плохой сон и на то, что он ничего не может удержать в памяти, а в ближайшие дни у него будет экзамен по курсу взрывчатых веществ, который он проходил в «Специальной» вместе с представителями из других служб.
— Я учу, но в башке ничего не остается, — сетовал капрал. — Чувствую себя болваном. А лейтенант Кастильо надеется, что я и Жаба Валенсия будем лучше всех и не позволим себя обойти всяким там. Ведь Гвардия — превыше всего!
Данный курс был частью подготовки, организованной для нижних чинов командного состава с целью борьбы против партизан. Этот Жаба Валенсия был одним из шоферов отдела и пользовался у своих начальников большим доверием.
Капрала очень беспокоил приближающийся экзамен, и вот поэтому он решил проконсультироваться у доктора Мадриса. Тот начал советовать:
— Конечно, есть препараты, которые способствуют улучшению памяти, но необходимы также покой и хорошее питание. Когда очень устаешь, лучше всего отдохнуть, выспаться по крайней мере в течение четырех дней, и, кроме всего, как я уже говорил, хорошо питаться. Вот тогда будет эффект.
— Выспаться! Поспишь тут, если я эту неделю дежурю. Хорошо питаться! А если мы едим то же, что приносим и вам… Не-ет, при нашей здесь работе я не могу следовать вашим советам.
— Тогда запишите название одного тонизирующего средства, — успокоил его Мадрис. Он назвал капралу препарат, и тот ушел.
Спустя несколько дней, сияя от счастья и напевая, капрал явился снова.
— Я сдал! — воскликнул он. — А вот другие завалили. Все-таки они никогда не смогут сравниться с нами!
А консультации шли своим чередом: одного интересовало, какое противозачаточное средство лучше, но не таблетки — она их плохо переносит.
— Для этого необходимо пройти тщательное медицинское обследование, тогда только можно решить, какой метод лучше, — советовал доктор.
Другие приходили насчет детских болезней: понос, кашель, насморк и прочее, и сетовали, что на оплату хорошего доктора и покупку таких дорогих лекарств им не хватает жалованья.
Мадрис использовал такие визиты, чтобы также попросить о чем-нибудь:
— Слушайте, а не могли бы вы достать мне несколько газет, пусть даже старых? Пожалуйста.
Он просил «старых», но хотел, конечно, чтобы газеты были за прошлые дни, а не прошлые месяцы. Иногда вожделенные газеты появлялись, и тогда они служили нам источником информации, кроватью, матрасом в холодные ночи, полотенцем, чтобы вытирать лицо, если удавалось умыться, носовым платком в случае простуды, пакетами, предохраняющими ноги от укусов тараканов во время сна, и даже почтой между камерами, когда мы передавали друг другу какие-нибудь небольшие предметы. Был разработан следующий способ передачи: края газеты надрывались, туда вставлялся другой лист и так далее, пока не образовывалась длинная полоска. При определенной сноровке, приобретенной практикой, сей наращенный лист просовывали под дверь и направляли к той камере, куда надо было передать. Подобным образом удавалось пересылать самые невероятные вещи: лепешки, кусочки сыра, немного риса, обрывки других газет, содержавшие что-нибудь интересное, сигареты. Приходившие к нам полицейские иногда курили, и тогда кто-нибудь из нас просил его угостить, и если те были в хорошем настроении, то отдавали уже начатую сигарету, которую надо было курить тут же. Но как только полицейские уходили, обладатель сигареты, сделав несколько затяжек, посылал ее описанным способом другому курильщику. Для этого требовалось немалое искусство: и чтобы газета не загорелась, и чтобы окурок не остался на полдороге. Один раз были переданы даже принесенные на обед головы крабов, которые кто-то из нас есть не стал и отработанным методом послал другим. Как посылающий, так и получающий ложились на пол лицом к двери и наблюдали за направлением движения газеты. Часто требовалось несколько минут, чтобы направить газету в нужном направлении, но, как только это удавалось, все затаивали дыхание, со страхом ожидая, что страницы вот-вот разойдутся и драгоценная передача останется лежать на полпути, в коридоре. Тогда можно было слышать следующее: