Редактор, высокий симпатичный молодой мужчина в красивых модных очках, поднялся мне навстречу.
- Алексей Дмитриевич, это тот интересный автор, познакомьтесь,- сказала, посерьезнев, Жанна.
«ДЕРЖИСЬ, ЗАМПОЛИТ!»
Мы идем, идем, идем…
Стихли разговоры и смех, никому не хочется даже курить. Пусты фляги. Звякают котелки, когда перекидывают винтовку или автомат с плеча на плечо. И будто пропитанные дорожной пылью звуки: туп-туп-туп - сапогами, ботинками по пуховой пыльной перине.
Адский зной, марши в полсотни километров заставили нас перестроиться - шагаем колонной по два, каждая из колонн своим краем дороги. Вроде бы так легче, просторнее идти. Только кажется.
Трава у дороги, кусты и деревья далеко за кюветом - все серое, в бархатно-пыльном налете. Глаза, глотка, нос, уши забиты пылью; грязные струйки стекают по лицу, попадают за ворот гимнастерки. Стираю рукавом пот с лица, хочу подкинуть на плече винтовку - и замечаю, что Вилен шатается. Его спина в пропотевшей гимнастерке до сих пор мерно колыхалась у меня перед глазами. Берусь за ствол коваленковского «Дегтярева»:
- Виля, давай я, отдохни немного.
Не останавливаясь, он отдает мне ручник.
- Если сейчас не встряхнусь, то лягу к не встану,- он оборачивает ко мне серое, с черными губами и черными глазницами лицо.- А что, замполит, если запеть всем чертям назло?
Глоток бы воды, пусть теплой, речной. А то, честное слово, не то что петь - думать не хочется. Но поддерживать в бойцах высокий душевный настрой обязан не он, рядовой боец, а я, заместитель политрука роты. Недаром обратился ко мне не по имени, а по званию. Откликаюсь:
- Давай, поддержу.- Знаю даже, что он запоет: прилепилась к нему песня с надрывной романтикой.
Поет Вилен приятным тенорком. Вообще он талант: за что ни берется, все слаживается у него ловко, артистически - что песни, что обращение с трофейным оружием.
Мы поем вопреки всем бедам этого лета.
- Ну, ребята, давайте что-нибудь задорное, комсомольское,- говорит, догоняя нас, политрук Дудаков.- Наше, настоящее!
- «Дан приказ» подходит? - спрашивает Вилен.
- Отлично, прекрасная песня! - восклицает бывший комсомольский работник.
Дан приказ: ему - на запад,
Ей - в другую сторону…
Дудаков подхватывает сильным веселым голосом:
Уходили комсомольцы
На гражданскую войну.
Мы поем негромко, не под ногу. Политрук идет по середине дороги, увязая в пыли по щиколотку. Блестят зубы на почерневшем лице. Он сделан из сверхпрочного материала - не кажется усталым, страдающим от жары и жажды. Он не командует - просит, не поучает - подает собственный пример.
- Замполит,- кричит он уже издалека, с хвоста ротной колонны,- давай подтянем отстающих.- Когда я дождался последних, пошутил: - Ну, Москва, отстоим Кавказ?
Были бы мы ровней, я б тоже не отстал: «Что за вопрос, Сталинград!» Но я отвечаю серьезно:
- Расколотим фашистов, иначе нам не жить.
- Ты прав, Юра, или мы, или они.- По имени он меня впервые называет!
Зашло солнце, пошло дело на вечер, а марш не кончился. Поднятая нашими усталыми башмаками, батальонными повозками, обгонявшими нас грузовиками и орудиями на конной и механической тяге пыль не осела к ночи. Страшная идет пора 1942 года. Позади - оставленный нами Ростов. Отходят под натиском врага части нашего Северо-Кавказского фронта. Приглушенно рокочет передовая. Знаем: там по широкому горизонту всю ночь будут видны малиновые сполохи, а вслед понесутся отчетливые удары бомб. Черное бархатное небо, усыпанное крупными кристаллами звезд, полосуют белые стремительные лезвия прожекторов. Прожекторы гаснут и снова вспыхивают, выискивая вражеские бомбовозы.
На рассвете раздается могучий голос комбата!
- Левое плечо - вперед!
Роты торопливо сворачивают в раскрытые ворота, под арку со свежей надписью на ней: «С новым учебным годом, дорогие ребята!»
Второй роте досталась нетрудная работенка - выносить из классов парты, третьей, как обычно, повезло - ее послали добыть в деревне сено на подстилку. А наша первая, «непромокаемая и непросыхаемая», «любимое детище» командира батальона, должна выделить один взвод на кухню, второй в караул.
Разуться бы хоть на минуту! Будто из тисков вытаскиваю ноги. Наслаждение - сбросить портянки и пошевелить пальцами.
Ноги горят, будто их терли наждаком. На последнем привале, когда уже ни пить, ни есть не хотел, казалось: усну в придорожном кювете, и танком оттуда не выволочь, пока не отосплюсь. А подали команду строиться - сразу проснулся и пулей вылетел на дорогу. Вот опять кричат во дворе:
- Замполит-один, к командиру роты!
Быстро натягиваю башмаки, накручиваю обмотки - «трехметровые голенища», хватаю винтовку и несусь из школьной пристройки, занятой под караулку, на вызов.
Младший политрук Дудаков замещает убывшего в госпиталь ротного, поэтому часть его обязанностей ложится на меня. В заместителях политрука я две недели, официально звание мне не присвоено. Но Трофим Терентьевич отдал мне запасную пару своих нарукавных комиссарских звезд и велел нашить их: «Будешь действовать от имени партии».- «Я же только комсомолец».- «Комсомол - первый помощник партии. Так что - действуй!» До этого политрук приглядывался ко мне и однажды вызвал для разговора.
- Когда стал комсомольцем, номер билета? - спросил почти в упор. Я ответил в такой же отрывистой, лаконичной манере:
- Одиннадцатого апреля тридцать девятого. Пятьсот тридцать ноль пятьсот двадцать два.
- Помнишь! - одобрительно кивнул ротный. Тут же выдал серию новых вопросов:
- Сколько классов кончил, какие отметки были по истории, по литературе, по военному делу, какие значки получил?
- Девять,- отвечал я.- Отлично. Отлично. Отлично. «ГТО», «Ворошиловский стрелок», «ПВХО».
- А по математике, как соображаю, на «посредственно» учился?
- В пятом классе даже переэкзаменовку на осень имел.
Мы оба рассмеялись, и политрук признался, что тоже не силен в математике, рассказал, что был до войны секретарем райкома комсомола в Сталинграде и на этой работе обрел манеру задавать вопросы залпом.
- Если человек не тушуется и все запоминает, не заискивает и не теряет чувства юмора - значит, толк из него будет.
Я рассказал о Грише Иваненкове. Дудаков слушал внимательно о незнакомом сотоварище. Вообще я увидел: политрук, как и Гриша, обладает талантом быть внимательным к человеку. На войне это особенно ценное качество: люди раскрываются до конца. Я понимал уже, что уметь слушать для политработника не менее важно умения говорить.
- Хочу, Щедров, назначить тебя замполитом - заместителем политрука роты,- сказал Дудаков.
Я молчал, думал: да мне только восемнадцать!…
- Какие у замполита права? - продолжал политрук.- Да такие же, как у каждого из бойцов. Обязанности? Их много. Главная - в атаку подниматься первым, прежде всех красноармейцев. Во всем остальном быть для них примером - в бою, в учении, на марше, на отдыхе. Все ясно? Приступай к исполнению новых обязанностей.
Мне почти все было неясно, но я сказал: «Есть!» и повернулся по-уставному через левое плечо. В армии выполняется любой приказ, тем более в нынешней обстановке у нас на юге: бои кипят в донских степях, на Сталинградском и Кавказском направлениях. Суровый приказ Верховного главнокомандующего № 227 потребовал любой ценой остановить врага. Любой ценой!
…Подбегаю к политруку и замираю, стукнув прикладом о землю. Докладываю: явился.
- Отдыхать будем после войны, замполит,- говорит ротный, придирчиво оглядев мою солдатскую заправочку: если не сделал замечания, значит, все в порядке.- Вот тебе газеты, проведи по этим материалам политбеседу на тему: «Ни шагу назад!» Подготовься, составь план и приходи с ним ко мне на утверждение. Роту поднимем в шесть, а в семь ноль-ноль проведешь беседу.- И уже другим, приятельским тоном добавляет; - Юра, знаю, что ты помначкар [2] и вторые сутки без сна, но - война, и я тебе на должности замполита не обещал легкой жизни.