…Звонок звал на следующий урок, а мы спорили, я горячился не меньше своих взрослых учеников. В коридоре нагнала Любовь Дубова:
- Юрий Петрович, а можно терпеть, если человек говорит: «Люба, милая, любимая», а сам грязнее грязи приходит - либо пьяный, либо от подруги-разлучницы?
Она не ждала ответа. Да и что я в две минуты решу? Ей надо взять меня в союзники. Не выдержала сильная душа: горе оказалось сильнее гордости. «Помогу, Люба, мимо не пройду. Поборемся за твою долю».
В ШРМ я стал пристально разглядывать свой народ. У нас есть парни из пожарной команды, девчата-стюардессы из летных экипажей Аэрофлота, солдаты - узбеки и казахи из стройбата.
Любопытно: школьники редко задерживались на перемене. Самые острые проблемы - мимо, если раздался звонок. Рабочая молодежь - совсем другое дело: требуют ответов на любые вопросы.
Заниматься с ними интересно, и ничуть не легче, чем в дневной школе. Если, конечно, не уходить от их вопросов, дел, забот. Не только учебных.
По возрасту Алексей Сережкин и Леонид Моторин годятся мне в сыновья, Жанна, Люба Дубова - в дочери. Их одногодком я воротился «на гражданку» - в шинели, кирзачах, с вещмешком, где лежали исписанные блокноты. Ходил теми же улицами и площадями, что и родители ребят, на тех же демонстрациях шагал в студенческих колоннах, по тем же продуктовым и промтоварным карточкам получал хлеб, постное масло или ткань на брюки, в те же субботники и воскресники копал траншеи под газовые трубы и котлованы под строившиеся общежития: ежегодно осенью мы, студенты-историки, как и рабочие заводов и предприятий, среди них молоденькие парни, девчата, будущие родители Жанн, Любовей, Алексеев, Леонидов, ездили в колхозы нашей области на помощь.
Моя память 55-летнего человека хранит судьбы нескольких поколений.
Ну, сначала фронтовое поколение - оно ближе других. «Сороковые, роковые…» С заводов, из-за школьных парт, из военных училищ, с колхозных полей - на войну. Потери, раны, картины всенародного бедствия, которое всем народом и одолели. У поколения гордая особенность - все отдавали стране, ничего не оставляли себе.
Потом пора, которую кратко и емко зовем «после войны». Отсверкал салютами сорок пятый. Восстанавливали не только деревни - целые города. Отменили карточки. Темные маскировочные одежды сменило мирное многоцветье. Новые кварталы появлялись в Ленинске, чуть легче стало с жильем. В середине пятидесятых парни и девчата уезжали поднимать целину, строить электростанции. Я окончил пединститут, послали учителем в Казахстан.
Мои ученики были из первого невоевавшего поколения. Они вспоминали эвакуацию, бомбежки, несытое детдомовское детство. Были нетребовательны в быту. Девушки носили простенькие платья, юноши - короткие прически. В них немало одержимости, свойственной моему поколению. Они были моложе не только на 10-15 лет - на целую войну.
Молодежь шестидесятых - третье знакомое поколение - неутомимые строители-оптимисты. Откуда энергии набрались! Вошел в быт телевизор, и плоды их энтузиазма видела страна. Строились промышленные комбинаты и комплексы, обновлялись предприятия - первенцы пятилеток, ковавшие оружие победы. Хорошели города, молодели рабочие окраины: Я уже был отцом троих парней, мы с женой вернулись в Ленинск. Помню старые улицы и молодые проспекты города - шли в спецовках, перепачканные маслом, раствором, красками, парни и девушки, задорные, неустающие. Жадно обратили они взоры к подвигам отцов. Мои сегодняшние ученики, как и мои дети, ходили тогда в первые школьные классы.
И вот уже несутся в будущее неостановимые семидесятые. Половина населения - те, кто родился после Великой Отечественной. Наши дети крупнее нас, молодых, какими мы воевали, и образованнее, и ни в чем отказу не знают. Никогда человечество целую треть века не жило в мире, в сегодняшнем материальном благополучии. Высокие, сильные, уверенные в себе, прекрасно одетые и ухоженные, выбирающие работу по сердцу, идут по жизни наши дети. Им по силам пробить сквозь таежную нежить тысячеверстый БАМ или протянуть трансматериковый газопровод. А мы, отцы, пытаем: достает ли им, «семидесятникам», нашей веры, нашей верности? Выросли сыновья. Постарели отцы. Жизнь-то неостановима. Хочу всмотреться в этих ребят, понять, чем они живут, чему радуются.
ДЕЙСТВУЮЩИЙ ТЫЛ
Нельзя не написать этих страниц - иначе бы вся история моей войны для меня прервалась и продолжить воспоминания я бы не смог. Не хочу, чтобы на Клаву пала тень. Не могу, чтобы кто-то меня к ней приревновал (хоть через 35 лет) и неверно понял наши отношения. Не стану кривить душой: если б не жестокие обстоятельства войны, я в первый же послевоенный отпуск приехал бы за ней. И жизнь моя с северяночкой была б иной, чем ныне. Не знаю: хуже ли, лучше ли - но иной.
Посетить ее деревню оказалось сверх сил - побоялся глаз ее матери, бабки, сестры. Хотя ни в чем не виновен перед этой семьей.
- Подъе-о-ом!
Хватаю и натягиваю штаны-галифе. Сапоги, прошедшие «реанимацию», в латках, но жив-вут, родимые!
- Выходи на физзарядку! - гремит новая команда.
Вылетаем сквозь клубы пара в сенях вместе с Василием Барашковым; он - крепыш с симпатичными родинками на круглом лице. Бежим по очищенному от снега плацу.
Мы учимся на курсах артразведчиков. Похожий на деревню небольшой городок к северу от Горького, приютил нас.
Атлет- физкультурник, который «кантуется» тут всю войну, велит бежать к реке. Курсанты цепочкой несутся мимо женщин, тяжело шагающих вверх по улице под коромыслами с ведрами речной воды. Они останавливаются и смотрят нам вслед. Так глядят во время войны: «И мой так же бегает (или бегал)».
- На утреннюю поверку становись! Р-равняйсь! Смирна!
Строй бодро шагает к столовой.
- Запевай! - приказывает старшина.
Артиллеристы, точней прицел!
Наводчик зорок, зарядчик смел,-
заводит белорусским говорком Вася, подхватываем:
Врагу мы скажем: «Нашу Родину не тронь,
А то откроем сокрушительный огонь!»
Завтрак уничтожаем быстро (как, впрочем, и обед, и ужин). Тут не фронт - тыловая норма. Программа жесткая, выходные дни - как исключение. Война ждет нетерпеливо. Не хватает еды, сна; на фронте каждый час погибают мои товарищи. Надо не замечать трудностей солдатского бытия. А зима выдалась суровая.
Перед новым, 1944 годом метель бушевала неделю. Завалило дороги. Город оказался отрезанным от базы снабжения, что в полусотне километров, на станции Уренья. Курсы остро нуждаются в горючем и особенно - в продовольствии. Лошадям, а тем более автомобилям не пройти. Никто извне помочь не может: начальник курсов полковник Раев и все мы можем рассчитывать только на свои силы. Остается одно: снарядить за продовольствием лыжников.
Утром гремит непривычная команда:
- Отставить физзарядку! Умыться - и на построение!
Пожилой старшина Жмаченко с протезом вместо левой кисти говорит:
- Трзба двадцать пять хлопцев для ответственного лыжного перехода.
Щедрова, правофлангового, старшина хлопает по плечу и идет дальше.
Меня в детстве хвалили за «усидчивость», «начитанность», а я из кожи вылезу, чтобы доказать свой спортивный талант.
Обращается курсант Барашков:
- Разрешите мне пойти. Я на школьных кроссах за город Минск призы брал. Прошу зачислить, не подведу,- отчаянно врет Вася.
Жмаченко кивает и говорит почти торжественно:
- Возглавит отряд преподаватель лейтенант Тулин. Зараз вас обмундирую и - счастливого пути!
Лейтенанта мы за глаза зовем Витей. Он неотработанным голосом подает команду (кажется, с трудом удержался, чтобы не добавить «пожалуйста!»):
- Напра-во! К выходу шагом марш!
У деловитого Жмаченко все заготовлено, точно в разведку посылает. Вхожу первым. Он быстро и зорко оглядывает меня с головы до ног:
- Валенки на твои ножищи сорок четвертый номер. Та-а-к, получай! Шлем-буденовка с шерстяным подшлемником пятьдесят восьмой размер - держи! «Сидора» одного размера, бери! - кидает вещевой мешок.- Распишись в получении имущества.