Искали правды у этихъ молодыхъ безусыхъ прапорщиковъ. Неужели они — вся молодость, порывъ и благородство — они обманутъ?
И не вѣрили имъ…
По угламъ ходила темная молва. Приходили и уходили люди, и никто не зналъ, кто они и откуда?
Слово «товарищъ» звучало ласковымъ призывомъ и непонятною сердечною тревогою наполняло солдата. Не «братцы», не «молодцы», не «ребята», а товарищи, и казалось, что-то особенное творится, размягчается душа, и тѣло становится способнымъ на подвиги.
Не хотѣлось заниматься. Тянуло на улицу, на разговоры, слушать, что говорятъ, говорить самому, передавать чужiя хорошiя слова… «Мы сами!»
«Самъ народъ, черезъ своихъ избранниковъ долженъ править», «министерство, отвѣтственное передъ народомъ».
Въ ротахъ разбивались на партiи и боязливо молчали на тревожный вопросъ приходящихъ людей — «что же, товарищи, съ нами или противъ насъ?»
А дома, недовольный, бубнилъ генералъ. Онъ слушалъ восторженные разсказы Вовика, смотрѣлъ на его оживленное лицо, полное вѣры въ сознательность мысли, и говорилъ ворча:
— А самоокапыванiю вы учите?
— Но, папа… Гдѣ же? Вѣдь мы занимаемся на Морской и Благовѣщенской, на площади Марiинскаго театра не окопаешься…
— Гм!.. гм!.. Многiе тамъ окопались и основательно окопались… Ну, а можетъ твоя рота или тамъ твой батальонъ делать перебѣжки версты на четыре и не терять направленiя и выравнивать цѣпи?..
— Но, папа… Мы не пробовали…
— Гм!.. гм!.. Да, вотъ мнѣ вспоминается, — и старикъ испытующими глазами смотритъ въ лицо своему сыну. — Въ турецкую войну это было… Да… ну замялся одинъ батальонъ. Колонной шелъ, подъ огонь попалъ, ну гранаты тамъ стали рваться, шрапнель… Да… А Скобелевъ увидалъ… «батальонъ, стой! На плечо! Шай на краулъ!» И пошелъ прiемы дѣлать подъ огнемъ, да поправляетъ, кто не такъ сдѣлаетъ, кричитъ… А потомъ и повелъ… Такъ пошли, будто и огня турецкаго нѣтъ…
Вовикъ молчитъ… Да, пожалуй, его рота не сдѣлаетъ этихъ прiемов подъ огнемъ.
— Вотъ, погоны сняли… Чести никому не отдаютъ, что же, хорошо это?
— Но, папа… Отданiе чести — это пережитокъ крѣпостного права. Это остатокъ того времени, когда офицеръ былъ бариномъ, а солдатъ слугою. Теперь всѣ равны, всѣ товарищи!
— То-то! Товарищи! А въ противогазахъ вы ходите, бѣгаете? Ручныя гранаты бросать практикуетесь?
— Милый мой папа, неисправимый ты фронтовикъ, Николаевскiй служака — вѣдь у насъ не только противогазовъ нѣтъ, у насъ нѣтъ ни лопатъ, ни поля, гдѣ учиться, ружей не на всѣхъ хватаетъ…
— Нехорошо, Вовикъ… Нехорошо! Какъ же вы пойдёте въ атаку? Какъ же пройдете вы сквозь стѣну заградительнаго огня?
— Но, папа! Если нужно, мы пойдемъ впереди съ красными флагами!
III
Съ красными знаменами, съ большими плакатами съ надписями: «земля и воля», «война до побѣднаго конца», «война за свободу народовъ» они пошли на войну.
Гремѣла впереди марсельеза, и народъ густою толпою съ криками «ура» провожалъ ихъ.
«Товарищи, не забывайте насъ», — колыхался большой красный плакат надъ сѣрою толпою солдатъ.
— Не сумлѣвайтесь, товарищи, не забудемъ!.. Заключайте, товарищи, скорѣича миръ, да и шабашъ, повоевали и довольно… — кричали изъ толпы.
Въ рядахъ маршевой роты шелъ смутный гомонъ, курились огоньками папиросы, летѣла шелуха подсолнуховъ, и въ этой толпѣ солдатъ, такъ же одѣтый, какъ и они, шелъ Вовикъ. Онъ старался отыскать въ толпѣ свою мать, Нелли и Долли, стараго генерала, еще и еще разъ обмѣняться съ ними взглядами, полными любви и ласки, и за толпою не находиъ ихъ.
А они шли рядомъ. Дѣвочки впереди, а за ними генералъ съ женой, и они искали въ солдатской толпѣ милое лицо своего обожаемаго сына.
Какой-то извозчикъ, стоя на козлахъ своей пролетки, посмотрѣлъ на генерала, потомъ на солдатъ, окруженныхъ толпою, и, захлебываясь отъ восторга, воскликнулъ:
— Вотъ этимъ во фронтъ становиться, а не генераламъ, чортъ ихъ дери совсѣмъ! Ахъ, ну и молодцы! Ей-Богу, правда! Эти побѣдятъ! Ну и молодцы! Ахъ, чортъ его возьми совсѣмъ, на гармоникѣ какъ жаритъ. Ну, право слово, народъ! Настоящiе ерои!.. И офицера съ собою въ ряды поставили. Иди, молъ! Небойсь! Назвался груздемъ, полѣзай въ кузовъ… А офицеръ моло-оденькiй…
И шумнымъ потокомъ мимо остановившихся трамваевъ шла по Загородному проспекту эта толпа, и изъ трамваевъ имъ махали платками и кричали «ура»!..
IV
— Они не хотятъ учиться, — тихо, почти шопотомъ, сообщилъ Вовикъ своему товарищу Гагарину.