Тяжёлый и влажный, блокадный паёчный кусочек
Желаннее сладкого сна и вкуснее конфет!
Ох, милая, что же ты плачешь? Давай для начала
Мы масло достанем и сделаем вновь бутерброд».
«Бабуля, прости! Я такого о хлебе не знала…
А можно горбушечку с сахаром? Будет, как торт!»
Сегодня – 9 Мая
Сегодня – в горле комок,
Сегодня – минуты вспять,
Сегодня – Бессмертный полк!
Портрет, где ребёнком мать
Ещё на руках отца,
(весна сорок первого – рай),
С улыбкой на пол-лица,
Флажок и цветы – Первомай!
Но скоро июнь зачеркнёт
Улыбки весенних дней.
Мой дед – из тех, чей народ
"не стоит гроша" – он еврей.
Расстрелы, облавы, печь,
Жестокость тупой войны…
В какие слова облечь
Величие той страны,
Где русский, грузин, хохол,
Всем миром, плечо к плечу,
Давали врагу отпор –
Нацистскому палачу!
Сегодня – мой низкий поклон
Прошедшим огонь и дым.
Бессмертный идёт легион,
И годы не властны над ним!
Мне приснилось – я Грач!
Я понял, что не будет лет,
не будет века двадцать первого,
что времени отныне нет.
Оно на полуслове прервано…
(А. Вознесенский)
Мне приснилось – я Грач! – это так непривычно и странно…
Я лечу.
Как всегда, под крылом океаны и страны.
Мне б весну донести! Только дятлов молчат барабаны,
И морозы ещё, да и ветры противятся рьяно.
А промёрзшие пашни совсем непонятно изрыты,
И воронки кругом, и земля, будто оспой побита,
Серый снег? Или пеплом так щедро посыпано жито?
Искалеченный лес… и зенитки воинственной свитой.
Где ты есть, человек? Где резвятся теперь твои дети?
Чьё безумство раскинуло здесь эти страшные сети?
Я летел и кричал! Но никто на вопрос не ответил…
Сон растаял.
Пока ещё птицы поют на рассвете!
Свёкор Мари Поляковой
Батуев Иван Никитович, отец моего мужа. Прошёл всю войну от лейтенанта после курсов до помощника начальника штаба по разведке. Волховский, 2й Белорусский, 2й Прибалтийский фронты. Освобождал Латвию, Литву, Польшу. Заслужил награды. Но о войне вспоминать не любил…
На фото родители мужа, Анна Александровна и Иван Никитович.
Рисованный портрет с фронта 1942-ой год.
Ирина Соляная
«Война – самое страшное преступление.»
Освобождённая деревня
Освобождённая деревня,
Пожара всполохи и чад,
Не скоро соловьёв напевы
Здесь летней ночью зазвучат.
Не скоро выпрямятся травы
На взрытых танками лугах,
И у сожжённой переправы,
Всё будут помнить берега.
Но зарубцуются окопы
На теле матушки-земли,
Придут на поле хлеборобы,
Взлетят, курлыча, журавли.
И словно не было ни боли,
Ни смерти, ни беды, ни зла…
Но помнит небо, помнит поле,
И память вечная светла.
У каждого своя война
Ева хранит в блокноте свои стихи,
Там меж страниц фиалки и локон светлый.
Время пришло, и город раздул мехи,
Он помогает пламени, жару, ветру.
Ева! Старинный Мюнхен объят огнём!
Копоть лежит повсюду драконьей тенью.
С этим вождём, пожалуй, ещё хлебнём,
Светочем мира, пастырем поколений.
Видишь – обложки жадно сжирает жар,
Фрейд и Ремарк – в костры под речёвки-марши.
Слово теперь лишь пепел, ненужный дар,
Книги летят, и людям страницы машут.
Правда и кривда горят на одном костре.
Ветер вздымает вихрями хлопья сажи.
Город молчит, покорный тупой муштре,
Щёки его румянцем покрыты даже.
Ева привыкла делать наперекор,
Просто не любит пляски под рев стихии.
Ева хватает спички… Горит костёр…
Шепчет она: «Мне жаль, но стихи – плохие».
В предчувствии войны
Мы изгнаны с небес, мы изгнаны из рая.
И добрый бог следит, куда б ещё изгнать.
Но приняла земля – от края и до края.
И льёт на нас дожди, снега и благодать.
В лесах шумит листва, в садах поют свирели
Всех птичьих голосов. Спасибо им, поклон.
Осели на земле и жили, как сумели,
Колена тридцать три и прочий Вавилон.
Малинник нас колол, и вереск, и шиповник,
Лечил нас бересклет, ромашка и бадьян.
Берёза сок лила, и прятал нас ольховник,
Воспитывали в нас рабочих и крестьян.
Так отчего же мы тоскуем без полёта,
Построили «П-5», «Буран», «Су -35»?
К апостолу Петру стремятся обормоты,
Не думая о том, а примет ли опять.