Она приняла тарелку еды, не поблагодарив. Уверена в своем праве.
Мне стало еще неуютнее.
– Скажи, Рах э'Торин, – промолвила она, ставя тарелку на колени. – Чего ты хочешь? Вернуться после выздоровления в Когахейру и служить императору Гидеону? Отправиться домой? Устроить собственное восстание левантийцев, чтобы захватить новые земли?
– Я хочу спасти своих людей.
– Гидеон дал бы в точности тот же ответ. Как и я сама. И в чем же ты видишь спасение?
Я мог бы рассказать ей о Гидеоне. О планах кисианцев использовать нас так же, как использовали чилтейцы, но в глубине души таилось сомнение. Я встретился с ее вопросительным взглядом и попытался убедить себя, что мое недоверие вызвано лишь неприязнью к заклинателю Джинниту. Представив, как он сидит на совете и признает Эзму недостойной ее звания, я решился.
– Когда-то я верил, что нас спасет наше мировоззрение, – начал я, осторожно подбирая слова. – Что нужно лишь придерживаться старых обычаев, блюсти честь, и этого будет достаточно. Всегда было достаточно. Но лучший ли это способ выжить или нам просто не выпадали настоящие испытания, вот в чем вопрос.
Когда я остановился, она ничего не сказала.
– Больше я не стану принимать решений, основанных на наших верованиях, когда иное решение может сохранить жизни. Ты спрашиваешь, в чем я вижу спасение? В том, чтобы как можно больше людей пережило эту заваруху, чего бы это ни стоило.
В наступившей тишине я вдруг заметил, сколько народу собралось нас послушать, и то, что я не видел их лиц за светом костра, еще больше напоминало поединок, где каждый высказывает точку зрения, чтобы левантийцы могли проголосовать за своего предводителя. Но она была заклинательницей лошадей, а я никем.
– Все это не слишком вразумительно, Рах э'Торин, – после паузы произнесла Эзма. – Ты темная лошадка. Смутьян. Наши обычаи, догматы и верования важны, поскольку объединяют людей ради общего дела…
– Так же, как желание выжить.
Она подняла брови, и они исчезли в тени ее короны.
– Я не люблю, когда меня перебивают, Рах э'Торин. Ты здесь не капитан. У тебя нет никакого ранга. Я задаю все эти вопросы, потому что ты не единожды не исполнял приказы своего гуртовщика, и я хочу понять почему.
– При всем уважении к твоему прошлому, у тебя здесь тоже нет никакого ранга, изгнанная заклинательница лошадей Эзма э'Топи.
Не стоило этого говорить, но ее слова наполнили меня безмолвной яростью, которую телесная слабость только усиливала. Я не мог встать и уйти, тем более сражаться, но будь я проклят, если позволю этой женщине, осужденной всеми заклинателями степей, сомневаться в моей преданности.
– Верно, Рах э'Торин. Именно так.
Эзма улыбнулась, не дав мне ощутить ни малейшего удовлетворения, взяла с колен тарелку и стала есть, больше не обращая на меня внимания. Левантийцы все так же окружали ее, ловя каждое несказанное слово. Позади меня Тор неохотно снова взялся за книгу.
Из-за костра подошла левантийка с тарелкой еды.
– Честь тебе, – сказала она, ставя тарелку рядом со мной, и сделала долгий приветственный жест.
Она ушла, прежде чем я успел ответить, но тут же подошел другой левантиец. Вторая тарелка и еще более долгое приветствие.
– Честь тебе, – сказал он и исчез.
Тор уставился в книгу, решительно настроившись ничего не говорить. Эзма сурово наблюдала за очередным подходящим.
Она сказала, что здесь есть кое-кто из моих бывших Клинков, но я никак не был готов увидеть Амуна, несущего мне тарелку. Амуна, который отказался сражаться за чилтейцев. Амуна, которого бросили и считали мертвым.
– Честь тебе, капитан, – сказал он, сложив кулаки, когда поставил тарелку, и ушел, прежде чем я нашелся с ответом.
Встретившись взглядом с Эзмой, я поразился мелькнувшей в ее глазах ненависти. Я ничего не сделал. Ничего не сказал. И все же заклинательница разгневана выказанным мне уважением.
– Что ты читаешь? – спросил я Тора, чтобы хоть как-то отвлечься от назревающей неловкой сцены.
– Священную книгу чилтейцев. – Он показал мне обложку. – Дишива дала мне перевести ее, и это до ужаса сложно. Я не знаю многих слов, причем одни кажутся буквальными, а другие – просто какая-то выдуманная чепуха.
– Дишива дала? С чего бы вдруг?
– Она точно не сказала, но доминус Виллиус убил Матси, потому что не хотел, чтобы левантийцы прочли ее, а значит, это важно.