Она явилась лишь поздно вечером, когда мясо уже наконец было разложено по ящикам и кадкам. Но в комнатах прибрать не успели, все было перевернуто. На полу виднелись следы крови, а в горнице на обеденном столе стояло тяжелое деревянное корыто.
Тося присела на сундук и, не снимая с головы платка, позвала:
— Идите-ка сюда, что я вам скажу.
Из детской выглянули Аня с Андреем, из кухни с ножом в руках пришла и остановилась в дверях Елена Митрофановна, Гешка поднял голову от книги.
— Бригада Ивана Рябченко едет в Братск, по вызову Оружейникова.
— Ну? — сказала Аня, не понимая, к чему клонит сестра.
— Ну и ну!.. Я еду с ними.
Все точно окаменели. Никто в семье не ожидал от Тоси такого поступка.
Когда несколько лет назад Аня вот так же заявила дома, что поедет на строительство Каховской ГЭС, никто не удивился этому. Аня с детства слыла озорной и, как мать говорила, «боевитой». Поплакали и отпустили. И Аня привыкла гордиться собой и втайне считала себя смелее сестры. И вдруг Тося едет, а она остается. Первое чувство, которое испытала Аня, было оскорбленное достоинство: «Я остаюсь, а Тося...»
Тося сидела на сундуке и смотрела на всех с необычной мягкостью, но уже отчужденно.
Первым отозвался Гешка. Глядя в сторону, неловкий, выросший из брюк и синего свитера, он подходил к Тосе.
— Не надо, — сказал он. — Не уезжай, ладно?
Тося скосила на него глаза и ничего не ответила. Аня молчала. Андрей, с удовольствием входя в свою роль главы семьи, заговорил веско:
— Тося, это не годится. Вызывают комплексную бригаду. А ты кто?
— Я моторист! — вскипела Тося.
— В будке на водопонижении работала... Это не называется моторист. Один насос знаешь! — сказала Аня. — Только запустить сможешь, а разобрать — не разберешь без механика.
— Разберу, — тихо ответила Тося.
Все молчали. Тогда выступила вперед мать.
— С семьями едут? — вкрадчиво спросила она.
— Пока так, в разведку.
— И все степенные, пожилые люди?
— Зачем? Есть и молодые, — с вызовом ответила Тося, сообразив, к чему ведет разговор мать.
Под грозным взглядом дочери Елена Митрофановна сначала сникла, потом рассердилась.
— Что это, Тоська, тебя спросить нельзя ни о чем? Едет нивесть куда, нивесть с кем — и молчи, мать! Много власти забрала! А я тебе вот что скажу: выходи замуж здесь, чтобы я знала своего зятя, а нечего таскаться по поездам с чужими мужиками!
— Мама! — отчаянно закричала Аня. — Мама, что ты говоришь? Мамочка, мамусечка, ты не то хотела сказать! Тося, ты не думай...
Тося встала с сундука, бледная, строгая, прошла мимо Елены Митрофановны, стоявшей с ножом в дверях, и поднялась к себе в мансарду. Аня заплакала. Гешка сопел, исподлобья глядя на мать, потом тоже побежал наверх. А Елена Митрофановна еще долго, чуть не до полночи, ходила по дому, громыхала тазами, одна передвигала мебель, как будто нарочно старалась, чтобы все это издавало как можно больше шума.
Тося уехала, и долго от нее не было никаких известий. Елена Митрофановна первый месяц сильно тосковала. Она никогда раньше не расставалась с Тосей и по любому случаю ставила ее в пример Ане и Гешке. По ее словам, скромнее, умнее и красивее Тоси трудно найти на свете девушку.
Но писем от Тоси все не было и не было. Мать стала поговаривать о неблагодарности и бессердечии «некоторых людей». А однажды, опорожнив ящик для писем, с трудом вытащив свернутые в трубку газеты, даже надорвав их в нетерпении поскорее увидеть дно ящика и опять не обнаружив письма, заявила, что «в тихом омуте черти водятся» и что от Тоси она уже давненько ждала для себя какой-нибудь пакости.
Теперь вся нерастраченная любовь Елены Митрофановны обрушилась на внучку Ниночку. Она без конца тетешкала и подкидывала девочку, шила ей платья с оборками и не на шутку обижалась, когда Нина тянулась к матери с бабушкиных рук.
Аня, Андрей и Гешка почти не бывали дома. Гешка учился в вечернем техникуме. Андрея избрали в партбюро участка. Аня вдруг решила переменить специальность и ходила в учебный комбинат на курсы скреперистов-бульдозеристов. К тому же наступил пусковой период, каждые два — три месяца устанавливали новый агрегат, работали напряженно, иногда прихватывая сверхурочные часы. Объекты принимали все более оформленный вид, башенки на шлюзе украшались лепкой, подводилось под крышу здание ГЭС, крепились камнем откосы намытой в русле Днепра плотины. То, что так недавно было беспорядочными навалами земли, липкими от ила дорогами, серыми бетонными глыбами с деревянными заплатами опалубки, рощами торчащих в небо арматурных стержней, сейчас превратилось в умное, подчиненное воле людей прекрасное, похожее на мечту сооружение.