В любую непогодь, в дождь и снег, сгибаясь под ударами встречного ветра, отворачивая лицо от колючей пыли, скользя в гололедицу по шпалам временной колеи, Аня подходила к плотине и осматривалась. Свинцовая вода нового моря билась о бетонную преграду, и кое-где внизу виднелись рыжие пятна ржавчины и зеленая плесень на стене. Даже это почему-то вызывало гордость. Мол, вот мы теперь какие! А давно ли сюда лилась по виброхоботам жидкая бетонная смесь? Но теперь мы тверды, непоколебимы, выпяченной грудью отталкиваем морские волны и вот кое-где покрываемся сединой! Не шутите с нами, мы уже не младенцы!
Однажды в воскресенье Аня возвращалась домой из бани и у калитки встретилась с Иваном Рябченко, бригадиром той самой комплексной бригады, с которой три месяца назад Тося уехала на Братскую ГЭС.
— Иду к вам, — сказал он. — У меня тут письмо от Тоси... Просила передать.
Аня смотрела на Ивана с умилением: он недавно видел Тосю, говорил с ней!
— Когда ты приехал? За семьей, да? Идем скорее, мама так обрадуется. Вот здорово! Как раз все дома.
Аня взяла его под руку и потащила к крыльцу, но Иван словно бы упирался. И, почувствовав это, Аня у порога вдруг остановилась и шепотом спросила:
— С Тосей все в порядке?
— Да, да! — поспешно ответил Рябченко. — Она работает, здорова. Не захотела возвращаться.
— Как то есть возвращаться? — испуганно спросила Аня.
— Ладно, идем, расскажу все по порядку, — неохотно сказал Иван.
За столом, раскрасневшись от выпитой наливки, глядя на всех карими хитрыми глазами, Рябченко говорил:
— Места там замечательные, красота! Тут ничего подобного не увидишь. Горы, леса... Белки шныряют прямо около поселка.
— А климат? — спросила Елена Митрофановна, разгоревшаяся и возбужденная. Она слушала Ивана, подавшись вперед, словно могла этим приблизиться хотя бы на шаг к своей дочери.
— Климат очень здоровый, — авторитетно заявил Иван. — Там нет этого надувательства, как у нас, когда четыре раза на день меняется погода. Там без обмана: надел валенки в октябре — и ходи до апреля.
— А чего же вы оттуда уехали? — язвительно спросил Гешка.
Иван хотел сначала пропустить мимо ушей это замечание несовершеннолетнего, но, увидев тот же вопрос в глазах Андрея и Ани, небрежно сказал:
— Я, собственно, оттуда и не уехал. Мы с Костей временно, пока нет настоящего разворота работ.
— Что же там, до сих пор только раскачиваются? Или проекты не готовы? — прищурив один глаз, спросил Андрей.
Иван словно бы заскучал. Ему был явно неприятен этот разговор.
— Делается кое-что, только нам не с руки. Послали лес корчевать. Ну, а что ж? Мы степняки, мы его сроду и не видели, этого леса. Даже нормы не вырабатывали сначала. У нас квалификация: мы бетонщики, арматурщики. По специальности — всегда пожалуйста, работы не боимся. Ходили жаловаться. Говорят, подождите. А чего там ждать, приехали пока сюда!
Он говорил это каким-то лениво-залихватским тоном, и слушателям его тоже было неловко — никто не смотрел ему в глаза.
— А где вы там жили? Я слышала, в палатках живут? — настороженно спросила Елена Митрофановна.
— Нет, Тося в рубленом доме уже. Девчат и семейных переселили из палаток. Ну мы, как холостяки-одиночки, оставались пока в палатках. Придвинем койки поближе к печке — один бок жарится, другой остывает. На брезенте иней с ладонь толщиной, не соскребешь... Но не в этом причина, — заторопился Иван, глядя на Андрея. — Помнишь, как здесь переживали первое время? Квартировали в халупах, ездили на работу за тридцать километров в фанерных будках...
— А как там Оружейников? — спросила Аня, и сердце ее сжалось.
— Ну, этому всегда жарко! — оживился Иван. — Мотается, как соленый заяц. Завел пимы выше колен, нос красный.
— Без шапки? — улыбнулся Андрей.
— Ну, разве можно там без шапки! Купил лисий малахай, одно ухо вверх, другое вниз. Тоже живет на птичьих правах. В рубленом домишке для специалистов. Жинка молодая в положении, уехала до весны к матери в Запорожье.
— А правда, Тоська здесь вот пишет, будто у вас хлеб мороженый? — спросила Елена Митрофановна.
— А чего особенного? Конечно, рубаем топором. На раскаленную плиту положишь — оттает, еще какой вкусный! — как будто о самой обыкновенной вещи, весело сказал Иван.