Фигура «Благодетеля» тоже тогда была еще далеко не ясна. Существовал Ленин с тоталитарными замашками, но он еще не успел превратиться в живое божество, и только некоторые, наиболее прыткие «нумера» из литературной братии, вроде Валерия Брюсова, начинали слагать в его честь оды. Настоящий, непререкаемый «Благодетель» с тяжкой рукой завелся в Советском государстве лишь десять лет спустя.
Приблизительно в то же время, когда Замятин работал над романом «Мы», он написал рассказ «Пещера», где изображен голодный, коченеющий от холода Петроград эпохи военного коммунизма. Рафинированные интеллигенты превратились в жалких пещерных дикарей, приносящих коленопреклоненные жертвы своему жадному божеству — печке. Чтобы спастись от мороза, они построили в своих комнатах-пещерах юрты из ковров и стульев, изредка вызывая «великое огненное чудо», когда можно сбросить с себя звериные шкуры и благоговейно насладиться теплом. Поразительно, что, сидя в одной из таких пещер, среди «темных, обледенелых скал, похожих на дома», Замятин сумел распознать не только общие очертания, но даже некоторые детали «завершенного коммунизма», организованного, как машина, тоталитарного общества. Он предвидел и «Единую Государственную Науку, которая не может ошибаться», и поэзию, которая перестает быть «беспардонным соловьиным свистом», а становится государственной службой, и жизнь без права передвижения — за «Зеленой Стеной», и обязанность граждан «счастливого государства» при малейшем сомнении немедленно бежать в «Бюро Хранителей» с доносом на своих друзей.
До жути современно звучит начало романа «Мы». Первая страница открывается выдержкой из «Государственной Газеты», где от имени «Благодетеля» сообщается «всем нумерам Единого Государства», что постройка «электрического, огнедышащего Интеграла», т. е. пространственной ракеты, подходит к концу. Назначение этого Интеграла:
«...благодетельному игу разума подчинить неведомые существа, обитающие на иных планетах, — быть может, еще в диком состоянии свободы. Если они не поймут, что мы несем им математически-безошибочное счастье, наш долг заставить их быть счастливыми. Но прежде оружия — мы испытываем слово».
Существа, живущие на других планетах, могут быть пока более или менее спокойны, но на людях, «пребывающих в диком состоянии свободы», уже испытывается слово, подкрепленное ракетами, которые предназначены загнать их в социалистический рай и освободить «от мучительных философских проблем и надрывов». Конечно, многое из того, что описывает Замятин — любовь в специальные «сексуальные дни» по книжке с розовыми талончиками; люди, живущие в стеклянных домах, обедающие по команде, поднося ложку ко рту в одну и ту же секунду, и гуляющие побатальонно с государственными номерами на груди — выглядит гротескно, но не надо забывать, что этого и хотел автор. В новых условиях на смену иронии и добродушному юмору старых антиутопистов приходит горький сарказм, которым Замятин пользуется с большим искусством. Его любимым литературным приемом является пародия на диалектическую «логику» коммунистических доктринеров:
«Ландыш пахнет хорошо: так. Но ведь не можете же вы сказать о запахе, о самом понятии „запах“, что это хорошо или плохо. Есть запах ландыша — и есть мерзкий запах белены: и то и другое запах. Были шпионы в древнем государстве — и есть шпионы у нас... да, шпионы. Я не боюсь слов. Но ведь ясно же: там шпион — это белена, тут шпион — ландыш. Да, ландыш, да!»
Или:
«...как могло случиться, что древним не бросалась в глаза вся нелепость их литературы и поэзии. Огромнейшая великолепная сила художественного слова — тратилась совершенно зря. Просто смешно: всякий писал — о чем ему вздумается. Так же смешно и нелепо, как то, что море у древних круглые сутки тупо билось о берег, и заключенные в волнах миллионы килограммо-метров — уходили только на подогревание чувств у влюбленных. Мы из влюбленного шопота волн — добыли электричество, из брызжущего бешеной пеной зверя — мы сделали домашнее животное; и точно так же у нас приручена и оседлана, когда-то дикая, стихия поэзии».
Юмора языка, игры слов и игры словами, которые встречаются в других произведениях Замятина как лесковское наследство, в романе «Мы» почти нет совсем. Только однажды его безымянный и пронумерованный герой (Д-503), с которым случилась большая беда (у него «завелась душа») невольно допускает остроту в своих записях. Упрекая себя в том, что он с недостойной сентиментальностью отметил гибель нескольких рабочих во время испытания ракетного двигателя, Д-503 пишет: