И ветры жутко потрясают
Его сосновую избу.
Здесь по соседству с белым гробом,
В ногах застывших мертвеца,
За полночь я родился, чтобы
Прославить мертвого отца.
Чуть брезжил свет в разбитых окнах.
Вставал, заношенный до дыр,
Как сруб, глухой и душный мир,
Который был отцами проклят,
А нами перевернут был.
1938
БАЛЛАДА О ЧКАЛОВЕ
Всего неделю лишь назад
Он делал в клинике доклад.
Он сел за стол напротив нас,
Потом спросил: «Который час?»
Заговорив, шел напролом,
И стало тесно за столом.
И каждый понял, почему
Так тесно в воздухе ему.
И то ли сон, горячка то ль,
41
Но мы забыли вдруг про боль.
Понять нельзя и одолеть,
Как можно в этот день болеть.
Врачи забыли про больных,
И сестры зря искали их.
Йод засох и на столе
Лежал как память о земле,
Где людям, вышедшим на смерть,
Хоть раз в году дано болеть.
Докладчик кончил. И потом
Он раны нам схватил бинтом,
Он проводил нас до палат.
Ушел. И вот — пришел назад.
И врач склонился над столом,
Над ним — с поломанным крылом.
И было ясно, что ему
Теперь лекарства ни к чему.
И было тихо. Он лежал
И никому не возражал.
Был день, как он, и тих, и прост,
И жаль, что нету в небе звезд.
И в первый раз спокойный врач
Не мог сказать сестре: «Не плачь!».
1938
ПЕСНЯ
Ее сложил маляр, а впрочем,
Она, быть может, потому
42
Портовым нравилась рабочим,
Что за нее вели в тюрьму.
Ломали пальцы, было мало —
Крошили зуб, грозили сжечь.
Но и в огне не умирала
Живая песенная речь.
Матросы взяли песню эту
И из своей родной земли,
Бродя волной морской по свету,
В чужую землю завезли.
А тот маляр потом был сослан.
Бежал. На озере одном
Он пойман был, привязан к веслам
И вместе с лодкой шел на дно.
И, умирая, вспомнил, видно,
Свой край, и песню, и жену.
Такую песню петь не стыдно,
Коль за нее идут ко дну.
1939
ПАМЯТНИК
Им не воздвигли мраморной плиты.
На бугорке, где гроб землѐй накрыли,
Как ощущенье вечной высоты,
Пропеллер неисправный положили.
И надписи отгранивать им рано —
Ведь каждый, небо видевший, читал,
Когда слова высокого чекана
Пропеллер их на небе высекал.
И хоть рекорд достигнут ими не был,
Хотя мотор и сдал на полпути —
Остановись, взгляни прямее в небо
И надпись ту, как мужество, прочти.
О, если б все с такою жаждой жили!
Чтоб на могилу им взамен плиты
43
Как память ими взятой высоты
Их инструмент разбитый положили
И лишь потом поставили цветы.
1938
Памяти поэта. Воспоминания.
Д. Данин – Памяти Николая Майорова
Кто-то сказал о встречах военных лет: «И незабываемое
забывается». Это невесело, но правда. Однако правда и другое: когда
незабываемое вспоминается, оно оживает для нас во всей своей
первоначальной цельности. Это оттого, что оно тайно живѐт в наших
душах, не изменяясь с годами. Завершѐнное, оно уже не может измениться.
Скоро двадцать лет, как университетские друзья Николая Майорова с
ним не виделись. Исправить тут никто ничего не сумел бы. Этому сроку
предстоит только увеличиваться. Но законы перспективы, ненарушимые в
пространстве, к счастью, могут нарушаться во времени. Отдаляясь, образ
Коли Майорова не уменьшается и не тускнеет. А то, что стирается в памяти,
наверное, никогда и не было существенным.
Во все времена повторяется одно и то же: молодые поэты, ищущие
себя и жаждущие понимания, находят других, таких же ищущих и
жаждущих, по незримому и неслышному пеленгу, который неведом
посторонним. ( Так в человеческом водовороте столицы любые
коллекционеры каким-то образом вылавливают себе подобных – по
случайному слову, что ли, по жесту, по оценивающему взгляду?..) Когда
осенью 1938 года в одном из старых университетских зданий на улице
Герцена собралась на первое регулярное занятие студенческая литгруппа,
Коля Майоров был незаметен в пѐстрой аудитории. Будущие биологи и
географы, химики и математики, физики и историки читали свои стихи. И
все уже что-то знали друг о друге. Помню, как из разных углов раздались
уверенные голоса:
– Пусть читает Майоров, истфак!