После лекций, которые бывали обычно с утра, в первой половине дня,
университетское студенчество, мы, историки в частности, шли обедать в
какую-нибудь из ближайших столовых, чаще всего в Огарѐвку. А после
обеда занимались до позднего вечера, обычно до их закрытия, то есть часов
до 10-ти, в читальном зале на мехмате – на 3-м этаже старого здания
университета или в Горьковской читальне под куполом – там же, на
Моховой.
Вот здесь, на мехмате, я и познакомилась с Колей Майоровым: наши
места в читальне оказались случайно рядом. Впрочем, «познакомились»
сказано не очень точно: мы с Николаем знали друг друга и раньше, были в
одном практикуме, в одной языковой группе и к тому же были соседями по
общежитию, но знали друг друга внешне, со стороны, не проявляли
47
интереса. А тут нашли общие интересы, как-то легко разговорились.
И возвращались из читальни домой уже вместе.
Темой нашего разговора были чьи-то стихи, напечатанные в
университетской газете.
48
Позднее эта тема – поэзия – никогда не могла иссякнуть, хотя
появилось и много других интересных для обоих тем.
Поражала его удивительная работоспособность. Несмотря на то, что
по учебной программе нужно было перечитывать буквально горы книг, что
49
приходилось просиживать в читальнях и по воскресеньям, Коля успевал
очень много писать. Почти каждый вечер он читал новое стихотворение.
Коля легко запоминал стихи и любил на память читать стихи
любимых поэтов.
Помню его увлечение Блоком и Есениным и в то же время –
Уитменом. Помню период особенного увлечения Маяковским. Он даже
подражать ему начал ( эти стихи не сохранились).
Из современников очень любил Твардовского.
* * *
…Война подступала всѐ ближе и ближе. Коля очень глубоко
переживал судьбу товарищей, побывавших на финской войне. Помнится, он
рассказывал о ранении Сергея Наровчатова, гибели Арона Копштейна. Их
он знал по Литинституту (тяжело ранен был его школьный друг Володя
Жуков, тоже поэт).
Мне кажется, что именно под влиянием этих событий и переживаний
создано одно из самых сильных стихотворений Коли Майорова – «Мы».
* * *
Наступила последняя наша студенческая мирная зима 1940-1941 года.
Опять лекции, занятия в читальне, посещения литературного кружка.
Нагрузка у Коли была очень большая: ведь он учился в Литинституте, да и
на истфаке в этот год работы было много.
В этот год Коля особенно много писал, и именно стихов этого
периода почти не сохранилось.
В конце 1940 года он закончил большую и, пожалуй, лучшую свою
поэму «Ваятель».
Судя по письму, которое я получила от него (подписано 19 июля),
замысел поэмы возник у Коли в поезде, по дороге в Иваново – на летние
каникулы. Он писал:
«Приятно лежать на спине и пускать кольца дыма в потолок вагона…
Кончил курить. Голова чуть кружилась. Медленно нащупывались какие-то
отдельные строчки, потом сон брал своѐ, слова куда-то проваливались, а
память их снова возвращала… Снова навязывались целые строфы. Полез за
записной книжкой, а то забуду. Записал. Писать было трудно – вагон
качало. Получилось вот что.
Творчество
50
Есть жажда творчества, уменье созидать,
На камень камень класть, вести леса строений.
Не спать ночей, по суткам голодать,
Нести всю тяжесть каждодневных бдений…»
И дальше – тот самый кусок (без четырѐх последних строк и с
некоторыми разночтениями), который печатается теперь как стихотворение
«Творчество».
Припоминаю ещѐ несколько строк поэмы, которые, мне кажется, я не
видела среди стихов, собранных В. Н. Болховитиновым:
…А небо будет яростно и мглисто
Пылить с боков
Снежком голубизны…
Быть может, ты
Неопытным туристом
Сорвѐшься с той
Проклятой крутизны,
Но ты не трусь!
Назад тебе – ни шагу!
Грозит обвалом
Каждый поворот.
И не убив –
Не прячь обратно шпагу,
И падая,
Ты сделай шаг вперѐд!
. . . . . . . . . . . . . . .
Ведь сущность жизни
Вовсе не в соблазне,
А в совершенстве форм еѐ и в том,
Что мир грозит,
Зовѐт тебя и дразнит,
Как женщина с ума сводящим ртом…
51
Пришла зрелость, стихи становились всѐ своеобразнее и отточеннее.
Его стихи этого периода трудно спутать с чьими бы то ни было – он