говорил собственным голосом, только ему одному присущими словами. Но
тут грянула война…
* * *
Окна Горьковской читальни на Моховой, где мы готовились к
очередному экзамену по диамату, были широко открыты. И не все сразу
поняли, что же произошло, когда с площади донеслась передаваемая всеми
радиостанциями Союза грозная весть. Но все, один за другим, вдруг
поднялись и вышли на улицу, где у репродуктора уже собралась толпа.
Война!.. Помню лицо пожилой женщины, в немом отчаянии поднятое к
репродуктору, по нему текли слѐзы. Мы же в то момент ещѐ не вполне
реально представляли, что нас ждѐт.
У нас с Николаем в это время как раз была размолвка. Увидев друг
друга, мы даже не подошли, поздоровавшись издали. И только через
несколько дней, когда всем курсом девушки провожали ребят на
спецзадание, мы вдруг осознали всю серьѐзность, весь ужас происходящего.
Я очень хорошо помню этот вечер. Заходило солнце, и запад был
багровым. На широком дворе одной из краснопресненских школ
выстроились повзводно уезжающие на спецзадание студенты.
Помню Николая в этот момент – высокий, русоволосый, он смотрел
на кроваво-красный запад широко распахнутыми глазами… Что видел он
там? Судьбу поколения, так хорошо предсказанную им в стихотворении
«Мы»? Может быть, именно в тот момент он особенно ясно понял это,
почувствовал, что «Мы» – это стихи о нѐм самом, о его товарищах, что
«ушли не долюбив, не докурив последней папиросы», в бой за мир и
счастье, в бой, который помешал им прожить большую жизнь и дойти до
потомков в бессмертных творениях, а не только в «пересказах устных да в
серой прозе наших дневников…».
Видно, и у меня в этот момент шевельнулось какое-нибудь тяжѐлое
предчувствие и горестно сжалось сердце, только я бросилась к Николаю, и
мы крепко обнялись. Это была наша последняя встреча…
* * *
52
Многих студенток 4-го курса отправили на работу по специальности.
Я попыталась было попасть на фронт, но из-за сильной близорукости меня
не пропустила медкомиссия. Тогда я получила назначение на работу и
уехала в Ташкент. Адреса Николая я не знала и, уезжая, оставила ему
открытку по адресу его друга, студента художественного института Н.
Шеберстова. В ответ я получила от Николая несколько писем из армии. Ни
одно из них не имело обратного адреса.
Это очень хорошие письма, душевные и трагичные, очень
характерные для Николая. В одном письме он писал:
«Ты желаешь мне мужества, если буду в бою. Спасибо. Хоть ты
знаешь, что я в этом деле не отличусь. Но что смогу – сделаю».
Человек скромный, даже застенчивый, лишѐнный малейшей рисовки
и показного, скорее гражданский, чем военный, Коля Майоров в то же
время был наделѐн большой внутренней силой, мужественной
убеждѐнностью, которые прорывались наружу, когда он читал свои стихи.
Мне рассказывали уже после войны, что Коле предлагали уехать в
Ярославское военное училище. Буквально в последнюю минуту отказался
он и от возможности отправиться на фронт с агитбригадой, куда его
устроили было.
Он выбрал бой, передовую. Он не мог иначе.
В марте 1942 года в ответ на моѐ письмо родные Николая написали
мне, что получено извещение о его гибели: «Убит 8 февраля 1942 г. И
похоронен в деревне Баранцево Смоленской области». Много лет я хотела
разыскать эту деревню, но только летом 1958 года попробовала это
осуществить.
Ни одной деревни Баранцево в Смоленской области не оказалось, нет
еѐ и в тех районах Смоленщины, которые отошли к Калужской области
после войны. Есть на Смоленщине, в 20 километрах к югу от Гжатска,
деревня Баранцево, состоящая всего из нескольких старых изб. Там мне
показали сровнявшуюся с землѐй могилу двух советских солдат, убитых в
конце зимы 1942 года. Но кто они – не известно. Вполне возможно, что
один из них и был Николай Майоров, политрук пулемѐтной роты 1106
стрелкового полка 331-й дивизии. В платѐжной ведомости этого полка за
февраль Майорову причиталось что-то получить, но подписи его нет… Он
53
ведь был убит 8 февраля. (Об этом я узнала в архиве Советской Армии в
Подольске летом 1958 года.)
Не удалось разыскать и однополчан Коли, которые могли бы сказать,
как он погиб и где похоронен.
Два года назад в газетах и по радио заговорили о подвиге Саши
Виноградова и его одиннадцати товарищей, погибших под Москвой, на 152-
м километре Минского шоссе в феврале 1942 года. А ведь Коля Майоров