Я оглянусь, увижу только тело
Таким, как есть, прозрачным, наяву, –
То самое, которое хотело
Касаться женщин, падать на траву,
Тонуть в воде, лежать в песке у мола…
Но знаю я – настанет день, когда
Мне в первый раз покажется тяжѐлой
Доныне невесомая вода.
В тот майский день после чтения стихов я подошѐл к Коле Майорову,
и мы познакомились. Я не утерпел и сказал, что стихи его гораздо лучше,
чем стихи… следовал перечень имѐн. Но Коля не поддержал меня, перевѐл
разговор на другую тему, мои восторги были ему почему-то неприятны.
Позднее, подружившись, узнав его хорошенько, я понял, что эта скромность
была не наигранной.
Коля Майоров не любил шумихи, охотно читал свои стихи одному,
двум, трѐм товарищам, но не стремился покорять аудиторию. Ему было
чуждо тщеславие. Коля Майоров никогда не сомневался, что он поэт, но не
искал этому подтверждения. Для него была характерна та спокойная
уверенность, которую я встречал у знакомых мне лѐтчиков.
68
С осени 1940 года Коля Майоров регулярно посещал поэтический
семинар Павла Григорьевича Антокольского, и мы часто встречались в
стенах Литературного института, читали друг другу свои стихи.
Стихи Коли не походили на стихи других поэтов.
И ритм самый обычный, и рифмы не в десять слогов, но, слушая Колю
Майорова, я забывал и про рифмы. И про ритм, и про эпитеты, и про
метафоры, и про всѐ то, чему я тогда, по молодости предавал значение.
Это особое, майоровское, было даже в тех стихах, которые написаны в
пору семинарских занятий в манере учителей, старших поэтов. Назову для
примера хотя бы плотно, крепко написанное стихотворение «Рембрандт»,
которое я ещѐ не видел напечатанным.
Рембрандт
В таверне дым, в кармане не флорина.
Рембрандт ногтями стукает о стол,
Любуясь переливами графина,
Косым лучом, упавшим на подол
Красотки местной. Пиво на исходе.
Матросы просят рома, ну, а ром
Теперь у бургомистров только в моде,
А моряки привыкли пить ведром.
Они сидят, нахохлившись, сутулясь,
В своѐм углу и вспоминают вслух
Вакханок с амстердамских улиц,
Пустых жеманниц, безыскусных шлюх.
А старый штурман, отойдя к окошку,
Едва держась, как будто невзначай
Красотке, нѐсшей на подносе чай,
Жмѐт с вожделеньем пухленькую ножку.
Глухой маньяк, желающий не меньше,
Чем этот штурман, в давке, на лету
За полфлорина амстердамских женщин
Ловить, как птиц, порхающих в порту,
Глядит, трезвея, зло на моряка…
Меж тем Рембрандт, взобравшись на подмостки,
Двумя-тремя штрихами с маньяка
69
Сухим огрызком делает наброски.
Потом идѐт. Теперь проспаться где бы?
Уснув, как грузчик, видит на заре
Матросами заплѐванное небо
И слышит грусть шарманки во дворе.
Художник Брюллов в своѐ время сказал: «Искусство начинается там,
где начинается чуть-чуть». Этого «чуть-чуть» у Коли Майорова было
больше чем достаточно.
Коля Майоров жил удивительно просто и скромно. Он не щеголял ни
ярким галстуком, ни новым костюмом, чурался всего показного, избегал
громких фраз.
Он был человеком огромной жизнерадостности. Умел восхищаться
искренне, по-детски. У многих поэтов радость сквозила в стихах,
посвящѐнных Первому мая, а у Коли Майорова каждый день было Первое
мая!.. И восхищался он только тем, что сам непосредственно видел,
слышал, чувствовал, осязал.
Коля Майоров погиб двадцати трѐх лет. Невозвратимая потеря!
Теперь Коля Майоров посмертно принят в члены Союза писателей СССР.
Долг его друзей отыскать всѐ, что успел сделать замечательный поэт в свои
недолгие годы.
Коля Майоров должен по праву войти в нашу поэзию, «как живой с
живыми говоря»!
М. Львов – Образ поэта
В 1947 году в вестибюле МГУ я увидел рослого, с открытым лицом, с
развевающимися волосами студента – и вздрогнул: он был похож на Колю
Майорова. Сходство это длилось только мгновенье. Пронзила мысль:
невозвратные есть потери. Невозможно возвратить человека из земли. И
только образ его остаѐтся – вечно живой в нашей душе. Я не видел Колю
Майорова мѐртвым. Только знаю рассудком, что он погиб, а сердцем не
могу представить его неживым.
70
Он таким и остался в моей памяти – высокий, сильный, добрый, со
зрением, я бы сказал, цветным. Как цветное кино. Он густо воспринимал
жизнь, мир в его стихах вставал объѐмным, весомым, зримым, цветным.