В первый день непоправимого и не произошло. И во второй и третий тоже. Не настолько я подлец, что бы с нежной, ранимой, домашней девочкой поступать как с «блядью» по принципу, хочешь не хочешь, а придется. Было другое. Поначалу робкое и не принуждающие, а она получала удовольствие от самого факта быть желанной. Не имитировала, как некоторые фригидные, не относилась, как к выкуренной сигарете, а тихо млела и источала соки.
Первую неделю из-за её неопытности от неё было мало толку, но потом она приноровилась, растеряла стеснительность и понемногу начала экспериментировать. Впрочем, это не мешало ей жестко выдерживать напор и она не давала её мягко принудить к другим способам доставить обоюдное удовольствие. В какой-то день мне это надоело и ещё одна крепость пала. Точнее не так. Она пришла ко мне. Выгнала меня из комнаты. Она хотела устроить мне и себе заодно, сюрприз. Одела чулки, корсет, туфли, принесла интимный крем. Тогда она решилась, но в последний момент испугалась и потому вместо одной крепости пала другая. Основная цитадель, впрочем, крепко держала оборону и хоть в створках, иногда, словно случайно появлялся нежданный гость, но она давала себя застать врасплох, испуганно трепетала, напрягалась, охала и вырывалась. Я не давил на неё по этому пункту, во всех смыслах. Ждал и знал, что своё я ещё возьму.
Как-то незаметно для самого себя я привязался к ней. Мы много разговаривали, гуляли вместе и однажды я с удивление для себя узнал, что знаю о неё и её жизни до неприличия гораздо больше, чем о всех вместе взятых девицах, которые мне составляли компанию. Она зашла в мою жизнь как по-простому, буднично, так же как и все остальные с которыми я проведя ночь, наутро без зазрений совести расставался навсегда. Но она особенная, она сумела приручить меня к себе, как дикого зверя приручает постоянство и отсутствие ощущения угрозы своей свободы.
Я мог с ней спорить, мог разругать с ней в пух и прах, мог со спокойным лицом и бурей в сердце отвечать, что раз ты решила расстаться, то так оно и будет и что я цепляться за неё не буду, но куда я от неё мог деться. Мои гордыня и упрямство не могли справиться с той, кто стала частью меня самого. Я и сейчас ловлю себя на мыслях, что этот фильм хорошо было бы посмотреть вместе, а здесь тебе бы не понравилось бы и скриплю зубами, что бы не повести себя противно моему воспитанию, не расплакаться.
Мужчины имеют право плакать только при очень сильной физической боли, да и то, желательно, что бы этого никто не видел. Я только один раз в жизни видел, как мой отец плакал, да и то, это было в темноте и я никак, никогда не показал, что заметил слезы отца. В тот день отцу ампутировали конечность…
Она отчасти перевоспитала меня. Моё показное спокойствие перестало быть показным. Нет, я могу, и часто могу вести себя шумно. Могу шутить, даже когда тяжело на душе и всем будет казаться, что я весел. Могу рассказывать с упоение байки из жизни, но очень редко и далеко не каждому, я временами открываю то, что по настоящему может меня задеть, свои чувства и подлинные мысли, а не словесную шелуху повседневности. Обычно тех, кто лезет ко мне в душу и успел глубоко залезть, встречают две таблички: «Опасно для жизни!» и «Не влезай! Убьет!». Только со случайными попутчиками и вообще с людьми, которых я вижу в первый и последний раз в жизни, я могу позволить себе откровения. Ну и с друзьями конечно, в зависимости от ситуации, в меру доверия к каждому конкретно и его пониманию. Она стала моим зеркалом в котором я перестал бояться отражаться.
У меня было достаточно женщин в жизни, что бы подспудно, интуитивно, глубоко внутри презирать весь женский пол без исключений. Даже у своей матери и сестры, я временами замечал истеричные, сумасшедшие женские черты, особенно в периоды обострения гормональных циклов. Но одно дело свои родные женщины, которых терпишь в такие дни и совсем другое дело все остальные женщины. Она стала той, чьи истерики я стоически терпел с понурой головой, даже если не чувствовал за собой вины или не понимая, как какая-то мелочь может быть настолько важной.
Я мог, конечно, после часового выноса мне мозга из-за какой-то ерунды, иногда и взбеситься, но она как-то чувствовала, когда я на грани и сбавляла обороты. Молчание, робкие намеки от неё жестами и взглядом, что она не прочь выслушать мое мнение. Намеки, что можно и помириться, если я тупить не буду. Потом, через десять минут, я нередко опять с тупой физиономией дятла слушал, в чем я не прав и шел на компромиссы. С ней, иногда, в такие дни, было тяжело, но без неё мне было ещё хуже. Куда я от неё мог деться? Куда можно деться от самого себя?