— Ха! Да кто же его придумал, если не ваш покорный слуга! Я же за это дело Ленинскую премию получил! — Это наш безработный профессор возбудился. — Да еще с какими приключениями. Если бы не я, Гагарин бы в космосе сгорел заживо, вояки же не понимали ни хрена, хотели использовать другую смесь, а в вакууме…
— Спасибо тебе, дорогой! — Сахрат, кажется, уже захмелел, это легко можно определить по все более явственно прорезающимся кавказским интонациям в его речи. — Ты, — он бросается Семену Александровичу на шею. — Ты знаешь, я больше не мог, печень болела, язва мучала, как эти твердотопливные появились, я вздохнул спокойно. Мне же еще год тогда служить оставалось, я бы наверняка помер…
— Спокойно, спокойно — профессор смеется. — Чего только не бывает в жизни! Я себя чувствую как хирург после успешной операции. Нет, все-таки стоит жить! Давайте что-ли еще по одной?
— Кстати, — Саша Коган морщится от опрокинутой рюмки. — Я совсем запутался. В Москве Новый Год случился одиннадцать часов назад. А мы с вами, хрен его знает где.
— В Москве — Сахрат грустнеет. — Вам-то хорошо, а я туда наверное больше никогда не попаду. Меня там в прошлом году на улице чуть не убили, в метро останавливали на каждом шагу, обыскивали. Говорят, лицо кавказской национальности. Если бы не американский паспорт… Противно.
— Эй, коллеги, а вы знаете, мы же чуть ли не самые последние на планете, встречающие Новый Год. — Это профессор сделал свое научное обобщение. — Ну да, мы же на самом дальнем западе. А часовая зона меняется посередине Тихого Океана…
— Мы — последние, оставшиеся на этой планете в прошлом году… — Андрей Бородин впал в прострацию. — Как динозавры…
— Ты чего? Какие, на хрен, динозавры? — Мишка-шофер с увлечением хрустит маринованным огурчиком.
— Я все понял! Я понял! — Андрей вдохновился. — Мне явилась истина.
— Что это ты там осознал, просветленный ты наш? — Иронизирует Сахрат.
— Мы — русские, других таких нет!
— Ну вот, в нашей среде завелись национал-шовинисты.
— Да нет же, я не о том. Я когда-то рассказик фантастический читал. Была там такая семья, где-то в Америке. Хоббиты, что-ли? Мутанты. Они когда-то облучились, еще при римлянах, и мутировали. Жили тысячи лет, по воздуху летали, приборчики разные придумывали. Папаня у них еще все время пьяненький ходил, научился дистанционно себе алкоголь в кровь закачивать.
— Хогбены, я эти рассказики помню. Они еще приезжего профессора уменьшили и в бутылочку засунули, — соглашается Саша Коган.
— Ну вас на хрен, с вас станется. — профессор обижается. — Мне эти пьяные фокусы надоели.
— Точно, Хогбены. -Андрей возбужден. — Так вот, они говорили: «Мы -Хогбены, других таких нет». Вот и мы такие же мутанты. Все без исключения, только русские. Нас тоже облучали с детства.
— Да ну, слишком сложные у тебя обобщения получаются. — Сахрат недовольно морщится.
— Да послушайте же! Я чувствую, что это — святая правда.
— Сейчас сойдет. — Мишка-шофер снисходительно ухмыляется. — Это такая стадия, когда вмазал и море по колено. На пике. По себе знаю. Еще несколько минут, и схлынет. Давайте лучше укрепим достигнутое.
— Да погоди ты, до Нового Года три минуты осталось. Где у нас шампанское?
— В холодильнике, — при мысли о шампанском Андрей Бородин выходит из астрального состояния и вскакивает из-за стола. — Советское, между прочим, в Москве покупал.
— Открывай, открывай, опоздаем!
— С Новым Годом, с Новым Счастьем!
— Ура!
— Вот только «Голубого Огонька» не хватает, — вздыхает профессор-членкорр. — И выступления Генсека по телевизору.
— Ну, так чего ты там плел про мутантов, — смеется Мишка-шофер. — Как говорится, сам-то понял, что сказал?
— Да ладно, чего пристал, самому неловко, — смущается Андрей. — Это я в философском смысле.
— Мужики, — Саша Коган растерянно смотрит на опустевшую бутылку «Столичной». — Вы будете смеяться, но водка кончилась. И когда она успела, черт ее знает. Сегодня ночью магазины открыты?
— Закрыты, — мрачно констатирует Мишка-шофер.
— Да ладно вам, я сейчас в Москву слетаю, там как раз утро. — Андрей Бородин трясет головой. Он лезет в кошелек и разочарованно смотрит на Сахрата. — Слушай, одолжи двадцать баксов.
— Какие проблемы, — Сахрат достает бумажку. — Ты только смотри, осторожнее, выпимши, как-никак.
— Ерунда, не впервой. Ну, я сейчас. — Андрей прикрывает глаза и, слегка подрагивая, отрывается от земли. Он на несколько секунд повисает в воздухе, и уносится в небо, оставляя за собой светящийся фиолетовый след, похожий на хвост кометы Галлея.
— Красиво пошел, — вздыхает Семен Александрович.
— Да, ничего, — соглашаюсь я. Поначалу эти фокусы приводили меня в ужас, но со временем я начал к ним привыкать.
— Я тоже никак не могу привыкнуть к этим безобразиям, — Саша Коган, в очередной раз хулиганит, читая мои мысли. А ведь много раз уже божился, что больше этого делать не будет. Ну, да ладно, сегодня я его прощаю, все-таки Новый Год.
— В его состоянии сейчас самое главное — это от ПВО увернуться. — замечает Сахрат.
— Какое ПВО, на хрен. До океана миль пять всего, сколько у американцев континентальная зона? Еще миль пятнадцать, и все. Проскочит… Дальше — море, летай — не хочу. А в России… Да у них Руст на Красную Площадь приземлился безо всяких проблем.
— Ну все-таки, — вздыхает Сахрат. Мало ли что случиться может. Еще простудится спьяну.
Мы — русские, других таких нет. Андрей по-своему прав. Мы умеем многое, но когда приходит новый год, нами овладевает грусть, смешанная с тревогой.
— Сколько ему до Москвы и обратно? — Мишка-шофер снова достает пачку «Беломора».
— Минут за десять обернется. Да еще в очереди в ларек потолкается. — И мы смущенно закуриваем и замолкаем, отводя друг от друга глаза.
Мы — пионеры, дети рабочих
(Две истории про лигу скаутов и о том, как с ней бороться)
История первая. Взвейтесь кострами.
Меня с некоторых пор периодически мучает вопрос, на который я так и не смог найти ответа: существует ли какая-нибудь связь между Лордом Баден-Пауэллом и городом Баден-Баденом, в который, расстроившись, по слухам очень любил уезжать Тургенев?
А началось все с нескольких дней, проведенных в Лондонской гостинице имени Лорда Баден-Пауэлла, в самом что ни на есть центре скаутского движения. С тех пор я подозрительно отношусь к лиге скаутов. И, как это не парадоксально, время от времени тоскую по исчезнувшим с лица земли советским пионерам.
Говорят, пионерские дружины были созданы по образу и подобию идеологически чуждых советскому строю скаутских отрядов. Так или иначе, в детстве пионерская организация ни разу не вызвала в моей душе теплых чувств. Я ненавидел гладить пионерский галстук утюгом: чуть зазеваешься, и запахнет горелым стекловолокном, а на красной атласной поверхности появится рваная дыра с черными, обугленными краями. Не осталось у меня в памяти никаких романтических воспоминаний: ни о сборе металлолома или макулатуры, ни о военно-патриотических играх, ни, тем более, о пионерском лагере…
Бррр… Манная каша, компот из сухофруктов и вожатая Лида… Лидия Георгиевна, с мускулистыми мужскими ногами, поросшими кудрявыми черными волосиками, обладавшая железным голосом и широким как блин убежденно-идеологическим лицом. Она заставляла нас до изнемождения маршировать на асфальтированной площадке. Называлось это, кажется, подготовкой к празднику строя и песни. Или песни и строя.
Так что день, когда мы по возрасту выбывали из членов пионерской организации, был чуть ли не самым счастливым в моей жизни. Помню, как толстая и сентиментальная завуч Вера Ивановна произносила прочувственную речь и разрыдалась, снимая с нас обтрепанные галстуки. В тот момент мне даже как-то стыдно стало за свой юношеский цинизм, тем более, что здоровый верзила-акселерант Толька Великов расчувствовался и, когда Вера Ивановна сняла с него галстук, неожиданно заголосил юношеским баском и пустил слезу.