Яковлев говорил это во времена Горбачева и Ельцина. Впрочем, думаю, что ни Хрущев, ни Брежнев, ни тем более Черненко – за исключением, пожалуй, Андропова, который наверняка был неплохо, хотя и специфически, образован, – не могли сравниться со Сталиным ни по объему знаний, ни по пониманию многих вещей; однако по степени бездуховности, по глубине ледника души Сталин, бесспорно, давал им всем фору. Чернее его правителя в истории России не было. Вот уж у кого по праву в глазах должны были стоять кровавые мальчики! В XX веке не нашлось своего Пушкина, чтобы описать сталинские злодеяния, но именно Сталин, который интуитивно ненавидел и боялся Пушкина, наиболее достоин вопроса Сальери о гении и злодействе. Учитывая существующую сейчас версию, согласно которой именно Сталин отравил Ленина и сам, в свою очередь, пал от рук Берии, история Моцарта в «Маленьких трагедиях» звучит по-другому. Совсем по – другому.
Кстати, Пушкин в этом смысле вновь оказывается «нашим всем» – пугающее обстоятельство. Дело в том, что в своих произведениях – либо легких и ироничных, либо серьезных и даже мистических, как «Маленькие трагедии», вещь небольшая по объему, но исполненная глубокого смысла и совершенно законченная, – Пушкин описывал архетипы русской души. Именно поэтому мы и говорим с уверенностью, что Пушкин – это наше все. И, как выяснилось, архетипы эти практически не меняются. Это-то и страшно.
Если вдуматься, то ситуация, подобная восстанию декабристов, которые вывели на площадь солдат, кричавших «за Константина и жену его Конституцию», выглядит смешно. Примерно такие же крики звучали и в 1917 году. Невозможно было объяснить простому солдату, вчерашнему крестьянину, о чем идет речь. Какая конституционная монархия? Какая буржуазная революция? Это все были никому не нужные петербургские словеса, которые могли заинтересовать двадцать с половиной человек. Народ понимал одно: грабь награбленное. Задолго до Фромма и за несколько лет до Фрейда было найдено основное – к сожалению для всех нас – побудительное свойство человеческой души. Это совсем не тяга к любви и отнюдь не только тяга к смерти. Это оказалась тяга к разрушению. Оказалось, что, как потом писали и Фрейд, и Фромм, человек – единственное животное, которое несет угрозу для себе подобных и с радостью себе подобных уничтожает. Большевики очень четко осознали и поняли это. На самом деле они предложили уникальную модель, и вот что интересно: эта модель работала в любом городе, в любой деревне, в любом национальном объединении. Ленину удалось завоевать страну без средств массовой информации, без телевидения, без радио. Он вовсе не был великим оратором, он лишь бросил в народ фразу, которая, как огонь по сухой листве, охватила всю Россию. Фраза очень простая: «Кто был ничем, тот станет всем». Грабь награбленное. У Достоевского было сказано: так что же, если Бога нет, то все позволено? И вдруг стало ясно, что для них Бога действительно нет и действительно все позволено. И это «все» оказалось страшным.
Веками длившийся раскол российского общества к 1917 году дошел до крайней стадии. В стране существовало несколько типов экономики, несколько видов морали. Так что гражданская война оказалась войной не классов и по большому счету даже не цивилизаций. Все было гораздо глубже. Было ощущение войны разных биологических видов, говорящих на разных языках, живущих в разных экономических условиях. В конечном итоге люди, живущие в деревнях, перестали воспринимать горожан как часть себя, как народ. И наоборот – аристократы видели в крестьянах даже не людей, а просто некую живую субстанцию. Ни те ни другие даже не относились к убийству иного как к убийству себе подобного, воспринимая этот факт как уничтожение взбесившегося животного, и неважно, кто взбесился – королевский олень или дворовый пес. Важно, что это не люди, не человеки.
Именно поэтому так странно выглядели какие – нибудь гимназисты, пытавшиеся что – то кому-то объяснить в деревнях, – настолько чуждыми они были. Поэтому так страшно смотреть на фотографии тех лет, когда тебе показывают портреты аристократов, а потом снимки деревенских жителей, – кажется, что эти люди не могли существовать в одном времени и на одной земле. И конечно, когда две эти расы, две цивилизации столкнулись, началась война на уничтожение. Кстати, именно в этом заключалась трагедия белого движения. Оно было обречено с самого начала: белогвардейцы относились к народу, с которым воевали, как к плебсу, черни, быдлу, которое должно быть уничтожено, как к рабочему скоту, лишенному души, сердца и языка. И этот подход мог привести только к одному – к тому, что быдло отказалось покорно принимать смерть от руки погонщиков, а вместо этого принялось уничтожать их самих, разрывая зубами, ненавидя, делая все возможное, чтобы стереть их с лица земли и не допустить повторения прошлого… Нельзя их за это упрекать. Они умудрились стать слепоглухонемыми – и те, и другие. На самом деле это одна из величайших трагедий. Русь взорвалась изнутри, и, как всегда происходит при любом взрыве, в этом процессе не было и не могло быть ни капли созидания. Исход взрыва всегда самый простой – разрушение.