Хочу домой, на Колыму.
Впрочем, нет. «Хочу» я услышал позже, когда мы прожили почти год на Поэзии, после дня большой беды.
7
Ты хорошо помнишь этот день. Обычное утро, купание в тесном бассейне, вкус кисловатой местной воды на губах. Завтрак. Хлопотливая Кира в белом переднике. Гена у радио – ловит земные известия. Хозе развивает свою любимую тему:
– Нет, как хотите, человечество мельчает. Героизм остался во втором тысячелетии. Мы сильнее как инженеры, а как люди слабее. Научились перебрасывать горы, а жертвовать жизнью разучились. Вечером вчера я читал про последнюю войну с фашистами. Вот люди были: грудью ложились на пулемет, на таран шли. Знаете, что такое таран? У летчика снаряды кончились, тогда он бросает свой самолет на врага… взрывается вместе с ним.
– Войны давно забыты, к счастью, – говорит Дитмар. – У нас нет нужды жертвовать.
– А была бы нужда, все равно не решились бы.
– Решились бы, – уверяет Гена.
– Нет. Духу не хватило бы.
И тут стол вздрогнул, как будто грузокиба прошла за окном. Я так и подумал о грузокибе, не сообразив, что на Поэзии нет ни одной.
А Дитмар догадался сразу.
– Это Олимп садится! – воскликнул он. – Перегрузили!
Мы все вскочили как на пружинах. Сколько разговоров было в последние дни – не перегружен ли Олимп? И запрос присылали, и комиссия приезжала. Но что комиссия? Еще не строили гор такой высоты, еще никто в истории не формовал планет, не совсем ясно было, как пройдет процесс затвердевания.
Уже держа шлем в руках, Дитмар распоряжался отрывисто:
– Хозе – с Геной. Яр – со мной. Поднимемся, примем решение. Возможно, срежем лишнее, по варианту номер один. Кира, остаешься старшей. Радируй на спутник и станциям.
Кира сдержанно кивнула головой. А ты обняла меня, посмотрела расширенными глазами.
– Осторожнее, Яр, – прошептала ты. – Береги себя.
Хозе не удержался от замечания:
– Интересно, в двадцатом героическом, когда мужья шли в бой, их тоже просили воевать осторожнее?
– Да, просили, – сказала ты с вызовом. И поцеловала меня, приподнявшись на цыпочки.
А Кира только вздохнула. Дитмар не любил нежностей.
Мы выбежали в ангар. Домик наш все подрагивал, под полом глухо гудело и громыхало, как будто там шла напряженная работа или ворочался громадный змей, спавший веками, а теперь проснувшийся и стряхивающий скалы, приросшие к чешуе.
8
Взвившись в стратосферу, мы увидели, что Дитмар прав. Черный лик Олимпа утопал сегодня в дымном воротнике. Видимо, по обводу горы возникли трещины, начались извержения, и черные клубы пепла вздымались до половины горы. До темени гиганта они не могли достать. Сверкая на солнце, базальтовый шлем плыл в лиловом небе выше бурь, выше пепла, как бы презирая мелкую суету извержений.
Но мы понимали: эта незыблемость кажущаяся. На самом деле Олимп продавил свое основание, проломил кору, выдавливает из-под себя магму, начинает погружаться, и чем дальше, тем быстрее будет погружаться, может быть, станет ниже окружающих хребтов.
– Разгрузим, как решено, – сказал Дитмар. – Резать будем на отметке плюс двадцать два.
– Сбросим десять километров сразу? – переспросил Хозе по радио.
В голосе его слышалось восхищение. Он восхищался, как художник, получивший сложное задание. Десятикилометровой горой ему еще не приходилось играть.
– Девять получим сдачи, – заметил Дитмар.
Он имел в виду общеизвестный закон гор и льдин. Льдина легче воды на десять процентов, поэтому только на одну десятую высовывается из воды. Горы плавают на магме, которая тяжелее процентов на десять, поэтому у каждой горы девять десятых находится под землей. Если гору уменьшить, подземное давление выпрет ее. Так в наши дни на Земле всплывает Гренландия, освобожденная от ледника. Срезав десять километров с Олимпа, мы могли надеяться, что подземное давление вернет нам девять или по меньшей мере семь–восемь километров.