Мы всю улицу обыскали, у всех соседей спрашивали — исчез валенок.
Недели через три наша бабушка стала окучивать картошку. Слышим, кричит Севе:
— Сева, иди посмотри, что у нас на грядке выросло.
Сева подбежал и глаза вытаращил: его валенок!
Обрадовался разиня и только протянул руку к валенку, а из него «фрр» птичка вылетела. Трясогузка. Села на забор, хвостиком помахивает и пищит.
Сева посмотрел на птичку и говорит бабушке:
— А ты знаешь, она, наверно, в моём валенке жить устроилась.
— Тоже, нашёл квартирантку! Что ей жить, что ли, негде? Посмотрели в валенок, а там и верно — гнездо. И уже с птенцами.
Сначала Сева обрадовался, что трясогузка в его валенке гнездо свила, а потом как заплачет: и трясогузок ему жалко, и валенок на грядке оставлять не хочется.
— Ладно, Сева, не плачь, — говорит бабушка. — Пусть твои квартиранты живут в валенке. Я тебе к зиме новые куплю.
— И с галошами? — сквозь слёзы улыбнулся Сева.
— И с галошами, — сказала бабушка.
Так и остались жить трясогузки в Севином валенке. Трясогузка выкормила своих детей, а потом улетела куда-то со всем сереньким семейством.
Теперь каждый раз, когда я вижу где-нибудь трясогузку, я всегда думаю: «Это, наверно, Севина квартирантка».
Санитарка
Из всех птиц мы не любили только ворон. Красоты в них никакой, кричат неприятно и цыплят крадут. Гоняли мы их, как только могли.
Идём мы как-то по лесу вдоль берега пруда и видим, что ворон у воды — тьма-тьмущая. Пруд почему-то убыл, и все вороны усердно копались в иле как будто подряд какой взяли.
Мы начали швырять в них камнями. Вдруг кто-то сзади цоп нас обоих за рубашки.
— Вы что, мошенники, делаете?
— Не видишь разве? — не оглядываясь, сказал Сева. — Ворон гоняем.
Он швырнул ещё один камень и попал прямо в птицу. Ворона забила крыльями, закувыркалась и покатилась к воде.
Человек отпустил нас и побежал её спасать.
— Это что ещё за тип? — угрюмо спросил Сева.
Человек подобрал птицу и направился опять к нам. Теперь я узнал его. Это был директор городского треста очистки.
— Ну, — сказал он нам, — а теперь пойдёмте в милицию.
— Это ещё почему? — презрительно фыркнул Сева.
— Потому, что убили птицу.
— Да разве ворона — птица? — возмутились мы. — Она же цыплят ворует.
— И кричит, — добавил Сева.
Директор положил ворону на землю и сказал:
— Эх вы, глупые несмышлёныши. Да вы разве не знаете, что эта птица у меня в штате состоит?
Сева недоверчиво ухмыльнулся:
— Кем же это она у вас работает?
— Санитаркой, — совершенно серьёзно говорит директор. — Лучшей санитарки у нас во всём тресте не сыскать.
Мы растерялись и не знаем, не то всерьёз принимать эти слова, не то в шутку. Тогда директор засмеялся и сказал:
— Шучу я, ребята. Вороны у нас штатом не предусмотрены. Но они работают на нас вне штата. Добровольно. Вы думаете, что они делают сейчас на берегу? Полезную работу делают! Подбирают мёртвых рыбок, рачков и всё, что осталось гнить после убыли воды. Не будь ворон, тут уже к вечеру такое зловоние поднялось бы, что мы и к воде не подошли бы.
Подбитая ворона вдруг запрыгала, замахала крыльями и неуклюже полетела вдоль берега.
— Ожила санитарка, — улыбнулся директор. — Ну что ж, у меня опять одним работником больше.
Потом он попрощался с нами и уже совсем добродушно сказал:
— Так вот, охотнички, ворон не бейте. Очень полезные птицы!
Сарга
В густой чаще на небольшой сосёнке нашли мы с Севой гнездо сороки. Гнездо было большое, как хорошая корзинка, и битком набито здоровенными, уже оперившимися птенцами.
— Возьмём одного, — сказал Сева, — и научим его говорить. У Брема сказано, что сороки очень хорошо разговаривают.
Мы взяли одну молодую сороку и понесли её домой.
Сева от радости ног под собой не чувствовал. Я уже говорил, что был он у нас ужасный хвастун, и ему всегда хотелось иметь что-нибудь такое, чего не было у его товарищей. И вдруг у него — говорящая сорока! С ума сойти можно!
— Вот увидишь, что будет, — говорил он по дороге домой. — Придут к нам ребята и спросят: «А где Сева?» А сорока им скажет: «Севы дома нет». — «Ну, извините, — скажут мои товарищи. — До свиданья». А сорока им: «Вы посидите. Он скоро придёт». Здорово получится, а?
Сорока оказалась птицей, действительно, на редкость понятливой. Она сразу стала открывать рот, как только мы подносили ей кусочек хлеба или мяса. Быстро научилась пить молоко из пипетки. Мы назвали её Саргой, и вскоре она уже знала своё имя и радостно мчалась на зов. Нас с Севой она узнавала даже по шагам: мы ещё в коридоре, а она уже стоит у двери и раскрывает свой огромный рот, прося подачки.