Вот что видно мне с крыльца. Кроме того, мне еще известно, что Никанор Николаевич родился на этой мельнице, вырос и состарился здесь. Отец у него был мельник и дед тоже. Только раньше была это собственная мельница, а теперь мельница колхоза «Красное Еремово».
Красиво здесь! Я забываю о боли в ногах и в спине. А когда с середины реки меня замечает Витька и зовет купаться, я ощущаю необыкновенную легкость и бегу к воде, сбрасывая на ходу майку.
Мой друг быстро уплывает на противоположную сторону. С размаху прыгаю в воду и плыву за Витькой. Мне почти удается настигнуть его, но он выскакивает из воды и бежит вдоль кустов по песчаной отмели. Я — за ним. Догоняю, хватаю, и оба кубарем катимся по горячему песку.
Потом мы сидим около самой воды. Солнце припекает плечи, спину, нагоняет сонливость. Снова чувствую ломоту в ногах и в спине.
— Ничего себе тренировочка! — вспоминаю я о вчерашнем пятнадцативерстном походе с полной выкладкой за плечами. — Всю дорогу чуть ли не вприпрыжку… Разве угонишься за дядей Васей!
— Тренировочка правильная, — соглашается Витька, — все тело ноет…
— Сейчас ничего. А я как вставал, вот больно-то! Да еще об матицу шарахнулся. Погляди-ка, синяка нет?
— Синяка не видно, а шишка есть.
— Шишка наплевать…
— Ра-бя-ты-ы-ы! — звучит над рекой голос Аграфены Васильевны.
Когда мы появляемся из-за поворота, она стоит на берегу, там, где остались наши майки, и грозит костлявой рукой:
— Куда вы запропастились, паровик вас задави! Завтракать идите!
Мы бросаемся в реку и торопливо плывем — пересекаем верхний омут. Старуха тяжело поднимается в гору.
В дверях мельницы стоит Никанор Николаевич. Он поглаживает широкую седую бороду и улыбается так, что все лицо покрывается хитрыми, веселыми морщинками.
— Что, попали под обстрел моей старухи? Любит, брат, дисциплину — беда!
— А если нарушишь — ремень? — спрашиваю я деда.
— Не приведи господь! У нее меры хуже ремня…
Но объяснить, какие именно меры, старый мельник не успевает — с дороги раздается голос:
— Дед Никанор, заезжать, что ли?
— Заезжай! — отвечает дед, исчезая в дверях мельницы.
Подвода, груженная мешками с зерном, стоит на дороге у бревенчатого въезда. Возница, пожилой колхозник, трогает вожжами, и лошадка, упираясь тонкими ногами, медленно ступает на бревенчатый въезд, пристроенный наклонно над землей на толстых столбах. Тарахтит колесами повозка, подпрыгивая по бревнам помоста, и скрывается в широкой черной дыре ворот под самой крышей мельницы. Оттуда зерно сыплется к жерновам.
Мы бежим в дом, чтобы на первых порах не попасть под бабкин «обстрел», как сказал старый мельник. Садимся за стол к румяным, правда уже остывшим, оладьям и миске янтарного прозрачного меда.
— Ешьте, — строго приказывает Аграфена Васильевна, — и, пока миску не очистите, из-за стола ни шагу.
7. ОТСТАЛАЯ ТЕХНИКА
Целыми днями мы с Витькой почти не вылезали из реки, а если и вылезали, то валялись тут же, на горячем песке, загорали или дремали в тени куста. Мы еще в первый день заметили маленький долбленый челнок, привязанный цепью около плотины и запертый на замок.
Через несколько дней мы подплыли к лодке и подержались за борта, потом забрались внутрь. Привязанная цепью, она казалась прирученной. Мы по нескольку раз прыгнули с челнока в воду, вдоволь покачались на нем. Немного погодя я уже чувствовал, что цепь нам мешает. Хотелось дать челноку волю, прокататься по реке. Но на нашу просьбу дед Никанор ответил довольно сухо:
— Челнок у меня не для забавы. Вам и на пузе неплохо по реке плавать. Надоест на пузе, перевернитесь да на спине. Умеете на спине-то?
— Умеем, — ответили мы.
— И на боку умеете?
— И на боку.
— Вот как хорошо! — похвалил дед и скрылся на мельнице, неведомо чему улыбаясь.
Скоро бабка позвала нас обедать, а к концу обеда подъехал дядя Вася. Небольшую карюю лошадку, запряженную в двуколку, он оставил у крыльца и, отряхнув пыль с гимнастерки, вошел в избу.
— Садись, сыночек, к столу! Накормлю, да отдохнешь, — сразу оживилась Аграфена Васильевна.
— Спасибо, мамаша, поем с удовольствием, а отдыхать некогда — ехать надо, — ответил он.