— Ну, чего ходили? — укоризненно спросил он.
— Не видишь, что ли? За картошкой, — спокойно ответил Степка.
— А зачем?
— Печь будем.
— «Печь»! — передразнил Сенька. — А потом юхинские начнут везде рассказывать, что мы воры…
— Подумаешь! Пусть рассказывают. Они, что ли, не копают на нашем поле? — вставил пренебрежительно Володька.
— Много тут картошки, — усмехнулся Степка, — всего три куста копнули…
— Брось ты, Сенька, — вмешался Ванюшка, — ничего не будет до самой смерти. Пошли картошку мыть…
Тихо шелестела река под кустами, а где-то дальше в темноте, видимо на крутом повороте, вода журчала, будто смеялась вполголоса. Вдруг совсем рядом, на той стороне, заливисто запела птица. Никогда до сих пор я не слышал такой нежной, такой витиеватой песни. Она то рассыпалась громкой частой трелью, то затихала на едва слышной высокой ноте, потом опять вырывалась, будто звонкая вода, прорвав плотину, трепетала, журчала и снова затихала, таяла в вечернем воздухе.
— Соловей, — прошептал Мишка.
Мы совсем перестали мыть картошку и напряженно вглядывались в темноту, откуда лилась эта песня, будто можно было в невидимых кустах разглядеть соловья. Все кругом притихло. Лишь слышалось ленивое побрякивание грубого шаркунца, но и оно не могло помешать соловьиной песне.
— Где вы там? — послышался нетерпеливый возглас Володьки. — Потонули, что ли?
— Сейчас идем, — ответил Мишка.
И мы принялись торопливо домывать картошку.
Над костром уже висит закопченный солдатский котелок с водой. Захватил его с собой, конечно, Сенька. Нашлась у него и горсть сухой малины для заварки. Картошка закопана в горячую золу. Мы все, присмирев, сидим вокруг костра в ожидании ужина.
Пир удается на славу. Печеная картошка, ароматная, рассыпчатая, тает во рту. Правда, приходится долго дуть на пальцы, прежде чем картофелина дается на съедение, но, может быть, именно от этого она особенно вкусна.
— У вас в Москве небось такой не бывает? — спрашивает Ванюшка.
— Чего нет, того нет, — соглашается Витька, перекатывая очередную картофелину из одной ладони в другую.
— То-то же, будете вспоминать нашу картошку, — продолжает Ванюшка. — У нас еще и не то есть. Знаешь, как из фуражки зеркало делать?
— Нет, — простодушно отвечает Витька.
— Хошь покажу?
— А как это?
— Давай свою кепку.
— Испортишь еще…
— Честное слово, не испорчу, — клянется Ванюшка.
Витька подает свою серую кепку, а Ванюшка вертит ее в руках и разочарованно говорит:
— Ничего из нее не выйдет, больно светлая.
— На мою, — с готовностью протягивает свою черную фуражку Петька.
— Это другое дело…
Мне кажется, что готовится какой-то подвох, и я готов тихонько толкнуть Витьку в бок, предупредить, но Петькин жест с кепкой несколько успокаивает меня. Я с любопытством наблюдаю, что будет дальше.
— Только, ребята, не смейтесь, — серьезно говорит Ванюшка, — этот опыт вроде бы физический, обман зрения, и, если смех будет, ничего не выйдет…
Он оставляет у себя серую кепку, а фуражку отдает Витьке и велит ему повторять каждое свое движение. Он уверяет, что через некоторое время, взглянув в донышко фуражки, Витька увидит свое отражение, словно в зеркале. Начинаются сложные манипуляции. Витька внимательно следит за Ванюшкой и повторяет все его движения. Кое-кто из ребят не выдерживает и смеется.
— Так ничего не выйдет! — сердито заявляет Ванюшка и откладывает кепку в сторону.
— Не мешай же! — шумят ребята на провинившегося Петьку.
И тот падает на землю, уткнувшись в ладони лицом.
— Валяй, Ваня…
— Давай, он больше не будет…
Ванюшка наконец соглашается, берет в руки кепку и снова начинает сложные движения. Вот он проводит по донышку кепки, а потом по щеке. Витька в точности повторяет Ванюшкины движения, и я вижу, что на его щеке остаются следы сажи от всех четырех пальцев. Ясно, что дно фуражки, которая находится в руках у моего друга, вымазано сажей. Но Витька этого не замечает и продолжает разрисовывать свою физиономию сажей во всех направлениях.
— Ну, теперь гляди! — командует Ванюшка.
Витька смотрит в дно фуражки и, конечно, ничего не видит. Он обводит взглядом хохочущих ребят и только теперь начинает догадываться, что его разыграли.
Наше безудержное веселье, видимо, спугнуло соловья. Он улетел, и теперь его песня доносится откуда-то издалека. А у нас начинается чаепитие. Котелок с душистым малиновым настоем переходит из рук в руки. Каждый, сделав два глотка, передает котелок дальше. Теперь наши руки похожи на Витькины во время опыта, так как котелок весь закопчен.