Скоро я установил, откуда шел этот запах. Мы вошли в горелый сосновый бор. Высокие, стройные деревья обгорели снизу; видимо, огонь проходил по земле. Он выжег низкие кустики боговника, можжевельник, спалил траву, бруснику и колокольницу, но не достал до веток, раскинувших свои мохнатые ладони высоко около самой вершины.
Кругом стояли черные снизу, обгоревшие стволы деревьев. Лишь кое-где печально рыжели опаленной хвоей молодые сосенки, которым уже никогда не суждено было стать стройными деревьями, такими, как эти огромные великаны, устоявшие в пожаре.
— Ребята, а ну-ка, идите сюда, — позвал Василий Никанорович, — приглядывайтесь, как они растут.
Я уже приготовился увидеть знаменитый гриб-колосовик, но увидел белый, ловко замаскировавшийся под цвет опавшей хвои.
— А еще не видите? — спросил дядя Вася, когда я управился с беляком.
Внимательно присмотревшись, я обнаружил еще один гриб, чуть поменьше первого.
— А еще? — хитро улыбнулся дядя Вася.
Но сколько мы ни смотрели, ничего не могли найти.
— Глядите, — показал дядя Вася палкой на чуть заметно приподнятую хвою.
Когда он кончиком палки отбросил иголки, мы увидели шляпку еще одного белого гриба. Тогда я присел на корточки и стал ощупывать каждую неровность. Витька делал то же самое. И здесь, не сходя с места, мы нашли еще несколько белых.
Я вооружился палкой и, медленно переходя от одной полянки к другой, отыскивал грибы. Только изредка попадались подосиновики и подберезовики, но больше в наших корзинках лежало крепких, тугих белых грибов. Меня подогревало любопытство, хотелось поглядеть на колосовики, но и дядя Вася до сих пор находил только одни белые.
— А что же колосовики-то не попадаются? — наконец не выдержал и спросил Витька.
Вместо ответа Василий Никанорович громко захохотал. Мы обиженно переглядывались и ничего не понимали.
— Чудаки, — едва справившись с хохотом, вымолвил дядя Вася, — да это же и есть колосовики!
— Это белые, — неуверенно возразил я.
— Первые летние грибы зовут колосовиками; растут они в то время, когда хлеба колосятся.
Откуда же было нам это знать? И какая разница, когда появился гриб? Так я и заявил дяде Васе.
— В народе говорят, разница есть, — ответил он уже серьезно. — В наших местах, например, колосовики не сушат на зиму: они слишком водянистые, усыхают, быстро портятся. Осенний гриб устойчивее.
Мы глубже и глубже забираемся в лес. Корзинки наши становятся тяжелее, наполняясь грибами. Чтобы легче было достать бабкины ватрушки, я их держу поверх грибов. Поэтому сверток с ватрушками падает всякий раз, как только я нагибаюсь.
— Съедим, что ли? — говорю я, уже в десятый раз поднимая сверток с земли.
— Проголодались? — спрашивает дядя Вася.
— Да, не мешало бы… — сознается Витька.
Мы уселись тут же между сосен, кто на чем сумел. Я развернул тряпицу с бабкиными ватрушками. Дядя Вася из командирской сумки, висевшей через плечо, достал несколько свежих огурцов, шесть штук яиц и соль. Увидев продукты, я понял, что Страшно проголодался. Наверное, проголодались и Витька и дядя Вася. Ели мы молча, сосредоточенно. Только покончив с последними ватрушками и огурцами, мы заговорили.
— Узнать бы, который час, — поинтересовался Витька.
— Думаю, около половины седьмого, — кинув взгляд на небо, ответил дядя Вася, а достав часы, сказал: — Ну вот, ошибся на пять минут. Сейчас без Двадцати пяти семь.
Витька откинулся на спину и положил руки под голову. Я тоже после еды почувствовал неодолимое желание растянуться и подремать. И мне подумалось, как хорошо бы быть в эту минуту дома. Наверное, дядя Вася разгадал наши желания.
— Знаете, в которую сторону домой идти? — спросил он.
Мы посмотрели по сторонам. Я при всем желании ничего не мог определить. Кругом стояли совершенно одинаковые сосны с обгоревшей внизу черной корой. На всякий случай наугад я махнул рукой, показав в ту сторону, откуда, казалось, мы подошли к этому месту.
— А ты как думаешь? — обратился дядя Вася к Витьке.
— Не знаю, — глухо ответил тот.
— У Витьки лучшая ориентировка, он хоть знает, что не знает, — сделал неожиданный вывод Василий Никанорович и с улыбкой глянул на меня, — а ты был бы хорош, если бы искал дом в той стороне.
— А в какой же он?
— Совсем в противоположной.
— Вам, конечно, просто, — заметил я, — вы здесь выросли…
— Это верно, места родные, — задумчиво отозвался Василий Никанорович, — мальчишками частенько сюда бегали. Тогда здесь гари не было. Это во время войны бор горел. А после войны я еще ни разу здесь не был — не до грибов. Это вот с вами выбрался.
Посидели некоторое время молча. Потом наш проводник поднялся, отряхнул иголки, прилипшие к одежде.
— Давайте двигать, — сказал он. — Пройдем еще левым краем, доберем корзины, да я вас и на дорогу выведу, пойдете домой.
Сначала идти было тяжело, но, поразмявшись, я опять почувствовал легкость и увлекся грибами. Когда вышли на дорогу, наши корзины были полны, а моя просто поднималась верхом так, что мне пришлось перевязать ее бабкиной тряпицей из-под ватрушек.
— Узнаете дорогу? — спросил дядя Вася.
— Узнаем! — обрадованно закричали мы, так как и ручеек, и мост, и проселок, поднимавшийся вверх по песчаному откосу, нам хорошо запомнились.
— Тогда шагайте. Да особенно не мешкайте, а то дотемна не доберетесь, — посоветовал дядя Вася.
Мы распрощались и разошлись. Наша дорога уходила по спуску к ручью, а дядя Вася, помахивая палкой, легкой походкой удалялся в противоположном направлении. Скоро мы уже не видели его высокой фигуры.
— Давай напьемся да посидим у ручья, — предложил я.
Витька немедленно согласился. Поставили корзинки на зеленой траве, в стороне от дороги, спустились к ручью, напились и, сбросив тапочки, забрели в холодную прозрачную воду. Сотни мелких рыбешек сразу набросились на ноги: они щекотали пальцы, забирались между ними и даже подлезали под ступню.
— Пойдем, а то и правда поздно будет, — вспомнил Витька.
— Да еще восьми нет, — важно заявил я, взглянув на небо, как это делал дядя Вася.
Об истинном времени я не имел ни малейшего представления. Ни небо, ни солнце мне тоже ничего не подсказали. Но мы и так понимали, что вечер близок и надо спешить домой.
Шли мы довольно благополучно, если не считать единственной неприятности: корзинки почему-то становились с каждым шагом тяжелее, их приходилось все чаще и чаще передавать из одной руки в другую. А рук всего две. Конечно, хорошо бы сесть отдохнуть!
Но вот перед нами расходятся под углом две дороги. Смотрим поочередно то на одну, то на другую, смотрим друг на друга. В лучах заката золотится старая искривленная сосна. Она широко раскинула ветки во все стороны и нависла над обеими дорогами. Одинаковый мелкий кустарник растет по одну и другую сторону дорог.
— Куда теперь идти? — пожимает плечами Витька.
Почему он спрашивает меня, когда я тоже не имею ни малейшего представления о дороге! Меня это злит.
— Закудакал! «Куда, куда»!.. А я почем знаю! — отвечаю я резко.
Ставим корзинки под развесистой сосной и расходимся один на левую, другой на правую дорогу. Проходит, может быть, две или три минуты. Я уже отчаиваюсь что-нибудь определить, но тут раздается Витькин радостный крик:
— Серега! Ветка!
Я подбегаю к другу и вижу сломанный дядей Васей сучок на низкорослой ольхе. «А если бы не дядя Вася?» — думаю я. Но сейчас не время размышлять.
— Айда за корзинками, да прибавим шагу, а то скоро совсем стемнеет, — говорю я.
И мы бежим к сосне.
Но как мы ни прибавляем шагу, как ни спешим, а до поворота на лесную дорогу добираемся уже в сгустившихся сумерках. Когда входим в лес, то кажется, будто нам на глаза надели темные очки, через которые наблюдают затмение солнца. Но солнца сейчас уже нет. Даже слабого красноватого отблеска его лучей не осталось на вершинах деревьев. Только там, в просветах между ветвями, виднеется небо с редкими звездами.