— Тренировочка правильная, — соглашается Витька, — все тело ноет…
— Сейчас ничего. А я как вставал, вот больно-то! Да еще об матицу шарахнулся. Погляди-ка, синяка нет?
— Синяка не видно, а шишка есть.
— Шишка наплевать…
— Ра-бя-ты-ы-ы! — звучит над рекой голос Аграфены Васильевны.
Когда мы появляемся из-за поворота, она стоит на берегу, там, где остались наши майки, и грозит костлявой рукой:
— Куда вы запропастились, паровик вас задави! Завтракать идите!
Мы бросаемся в реку и торопливо плывем — пересекаем верхний омут. Старуха тяжело поднимается в гору.
В дверях мельницы стоит Никанор Николаевич. Он поглаживает широкую седую бороду и улыбается так, что все лицо покрывается хитрыми, веселыми морщинками.
— Что, попали под обстрел моей старухи? Любит, брат, дисциплину — беда!
— А если нарушишь — ремень? — спрашиваю я деда.
— Не приведи господь! У нее меры хуже ремня…
Но объяснить, какие именно меры, старый мельник не успевает — с дороги раздается голос:
— Дед Никанор, заезжать, что ли?
— Заезжай! — отвечает дед, исчезая в дверях мельницы.
Подвода, груженная мешками с зерном, стоит на дороге у бревенчатого въезда. Возница, пожилой колхозник, трогает вожжами, и лошадка, упираясь тонкими ногами, медленно ступает на бревенчатый въезд, пристроенный наклонно над землей на толстых столбах. Тарахтит колесами повозка, подпрыгивая по бревнам помоста, и скрывается в широкой черной дыре ворот под самой крышей мельницы. Оттуда зерно сыплется к жерновам.
Мы бежим в дом, чтобы на первых порах не попасть под бабкин «обстрел», как сказал старый мельник. Садимся за стол к румяным, правда уже остывшим, оладьям и миске янтарного прозрачного меда.
— Ешьте, — строго приказывает Аграфена Васильевна, — и, пока миску не очистите, из-за стола ни шагу.
7. ОТСТАЛАЯ ТЕХНИКА
Целыми днями мы с Витькой почти не вылезали из реки, а если и вылезали, то валялись тут же, на горячем песке, загорали или дремали в тени куста. Мы еще в первый день заметили маленький долбленый челнок, привязанный цепью около плотины и запертый на замок.
Через несколько дней мы подплыли к лодке и подержались за борта, потом забрались внутрь. Привязанная цепью, она казалась прирученной. Мы по нескольку раз прыгнули с челнока в воду, вдоволь покачались на нем. Немного погодя я уже чувствовал, что цепь нам мешает. Хотелось дать челноку волю, прокататься по реке. Но на нашу просьбу дед Никанор ответил довольно сухо:
— Челнок у меня не для забавы. Вам и на пузе неплохо по реке плавать. Надоест на пузе, перевернитесь да на спине. Умеете на спине-то?
— Умеем, — ответили мы.
— И на боку умеете?
— И на боку.
— Вот как хорошо! — похвалил дед и скрылся на мельнице, неведомо чему улыбаясь.
Скоро бабка позвала нас обедать, а к концу обеда подъехал дядя Вася. Небольшую карюю лошадку, запряженную в двуколку, он оставил у крыльца и, отряхнув пыль с гимнастерки, вошел в избу.
— Садись, сыночек, к столу! Накормлю, да отдохнешь, — сразу оживилась Аграфена Васильевна.
— Спасибо, мамаша, поем с удовольствием, а отдыхать некогда — ехать надо, — ответил он.
— Шел бы да лошадь-то отпрег, старый! — накинулась бабка на мужа.
— Нет, нет, папаша, не надо, — остановил Василий Никанорович засуетившегося было отца, — я сейчас же и поеду.
Мы с Витькой уже знали, что дядя Вася механик МТС. Он так занят на работе, что и у стариков бывает редко. И сейчас он жаловался отцу на нехватку горючего и масла, на нехватку запасных частей. Рассказывал, что всю ночь провозился с «газиком», а теперь едет в район. Вид у Василия Никаноровича усталый, глаза после бессонной ночи покраснели.
Старуха хлопочет около стола, а дядя Вася, взяв полотенце, идет умываться на реку. Мы выходим с ним вместе.
— Ну как, привыкаете на новом месте? — спрашивает он.
— Ничего, спасибо, привыкаем! — довольно бойко отвечаем мы.
— Тренируетесь?
— А как же, — несмело подтверждаем мы, поглядывая друг на друга.
— Я бы и рад вам помочь, да, видите, мне впору самому помогать. Проездил, а теперь работы по горло, — признается дядя Вася, будто извиняясь.
— Ничего, мы сами, — успокаивает Витька.
Я вспоминаю о недавнем тренировочном пятнадцативерстном марше и скорее рад, что мы предоставлены самим себе. Так, пожалуй, лучше.
— Дядя Вася, можно нам на лошадке прокатиться? — прошу я, пользуясь добрым расположением нашего тренера.
— А что ж, валяйте, только недолго, у меня впереди дорога.
Через полминуты мы отвязываем лошадь, а еще через полминуты отъезжаем от дома.
— Далеко не ездите! — предупреждает дядя Вася.
Я машу в знак согласия левой рукой, так как в правой держу вожжи.
— Ты умеешь? — с некоторой тревогой спрашивает Витька.
— А чего тут уметь? Подумаешь, тоже мне техника! Не самолет, — бросаю я с усмешкой.
Лесную дорогу пересекают корявые узловатые корни сосен, поэтому трясет основательно даже на рессорной двуколке. Но лошадка оказывается не глупой, не проявляет излишней резвости, и едем мы довольно спокойно. Карий Орешек шагает не торопясь, беспрерывно вертя хвостом, отгоняя неугомонных мух.
Миновав сосновый бор, мы выезжаем на широкую накатанную дорогу. Слева, примерно в километре, виднеется Еремово с двухэтажным рубленым зданием школы посередине.
— Махнем до села? — спрашиваю я.
— Далеко, — сомневается Витька, — дядя Вася будет ждать.
— А мы тащиться не будем. Дадим, как на тачанке. Дорога хорошая.
— Дядя Вася ругаться будет. Ему же еще ехать, — пытается возражать Витька, но по его глазам вижу, что сам он не меньше меня хочет изобразить чапаевскую тачанку.
— Он пока выкупается, пока пообедает, а мы и вернемся…
С этими словами я натягиваю вожжи, ожидая, что Орешек сразу возьмет рысью, как это бывает в кино. Но лошадка совсем иначе воспринимает команду и останавливается, опустив голову. Тогда я вспоминаю, что делают в таких случаях. Спрыгиваю на землю, передаю вожжи Витьке и выламываю прут. Как только лошадка слышит знакомый треск, то, не ожидая команды, бежит вперед, а когда я направляюсь к двуколке, лошадь трусит быстрее.
— Останови! — кричу я Витьке и бегу за повозкой.
Я прибавляю шагу, и Орешек тоже.
— Останавливай!
— Она не стоит, — отвечает Витька, беспомощно оглядываясь.
— Ворона! — сержусь я. — Ну скажи ей, крикни чего-нибудь!
— Кричи сам. Чего я ей скажу? — отвечает мой бестолковый приятель.
А я продолжаю бежать за двуколкой.
Лошаденка тем временем прибавляет ходу. Видимо, нашу перебранку она принимает на свой счет и по-своему желает избавиться от моего прута.
— Натяни вожжи! — вспоминаю я недавно испытанное средство.
Витька выполняет мое требование, и Орешек останавливается. Я забираюсь в двуколку. После того как я раза два ударяю лошадь прутом по крупу, она понимает, что шутки кончились.
— Не бей, больно ведь, — заступается Витька за животное.
— Лошадей всегда бьют, — отвечаю я с полным пониманием дела.
Теперь Орешек бежит довольно весело. Небольшое облако пыли поднимается позади нашей двуколки, а в наших сердцах поднимается гордость. Все-таки как ни говорите, а мы сами, совершенно самостоятельно, едем на лошади по незнакомой дороге, въезжаем в незнакомое село, где нас никто не знает. Каждый глянет и подумает: «Что же это за ребята? Откуда они такие?»
«А разве не заметно — московские», — как будто говорит вид сидящего рядом со мной Витьки в серой кепке чуть-чуть набок. Да и я сам держу вожжи в руках и кое-что из себя представляю.
В этот послеобеденный знойный час на улице не видно народу, но из окон нет-нет, да и глянет кто-нибудь. Я легко взмахиваю прутом, и наш Орешек прибавляет ходу. Он сам выбирает наиболее удобный путь, и двуколка мягко покачивается на неровностях дороги.