Все время перед глазами стояло лицо этой девушки с глуповатым, удивленным выражением. Казалось, она так до самого конца и не поверила, что все это происходит именно с ней.
История и без того получалась удивительно глупая. Трое парней, упакованных под полную завязку, пользовались услугами одной девушки, торговавшей шашлыками на точке, принадлежавшей через подставное лицо папе одного из этих ребят. Девушка никуда не смогла поступить учиться и, не смотря на свой веселый образ жизни, несколько комплексовала перед школьной подружкой - скромной невзрачной студенткой техникума. А той, наоборот, хотелось отведать кусочек запретного плода жизни шашлычницы. Ей нравилось стоять у прилавка подруги, когда та громко хохотала с тремя красивыми парнями. И когда ее позвали на чей-то день рождения на дачу у озера, то она, наверно, подумала, что
и ей, наконец, улыбнулась удача. Вот только почему-то ее школьная подруга сразу заперлась в бане со своим другом, оставив юную протеже на закуску двум в дымину пьяным парням.
Хиля собрала вещи покойной, аккуратно уложила их для экспертов, и, пока Леха крутил руки именинникам, осмотрела место происшествия. Было видно, что хозяева съехали с дачи до весны - на кровати, где истязали покойную, не было даже матраса. На обоях виднелись выцветшие квадратики от вывезенных ковриков, а стол поражал скудостью сервировки.
-- Все, хана этому делу, - сумрачно сказал ей Леха на обратной дороге в город.
-- Так все ясно, вроде. И эти козлы не отпираются, - возразила Хиля.
- Это ты тут в прострации ходила, а опера сказали, что все материалы и задержанных Приходько к себе требует, прокурорский надзор осуществлять. Деток этих не в капусте нашли, тут тебе и горком партии, и райпотребсоюз. А тот ханыга, что в бане со своей бабой отсиживался, так он вообще сын судмедэксперта из области. А потом снова начнут всех собак на ментуру вешать. Нет, делу - хана!
И сколько таких ханыжных дел уже повидала Хиля за время своей работы! Подчерк Приходько был известен на всю округу. Шашлычницу и ее кобеля выпустят, конечно, до суда. Горкомовского паренька освободят прямо в зале суда, выделив из дела какую-нибудь бытовуху. Потом дело отправят на доследование, потом оно потеряется, а потом выпустят и последнего насильника. А к Хиле опять так и будет полгода таскаться мать потерпевшей, ругая ее матом через мутное стекло дежурки: "Сука ментовская! Жидовка! Всех отпустила! Они же мне в лицо смеются! Как мне жить-то теперь?"
Если б знать, как жить, так что же и не жить? А откуда бы знала это Хиля, разве она жила? И после этого дежурства Хиля впервые осталась пить водку с Годуновым.
* * *
Вспугнули Клавкино счастье. Оно, счастье-то легким на подъем оказалось. Уезжал Миша в Чернобыль с розами на щеках, а вернулся, когда Клава уже Петюнечку родила, так весь серый какой-то, даже глаза выцвели. Работать он почему-то совсем не мог, он и шабашки забросил. А месяц спустя у него стремительно стали выпадать волосы, и первыми поредели его густые девичьи реснички. Перед Новым годом его положили в больницу, и он радовался только тому, что теперь его не заставят работать, что в больнице ему можно будет лежать на кровати сколько угодно. Так он устал, так измаялся сердешный, что Клава, забирая его тело из больничного морга, порадовалась спокойному, счастливому выражению исхудавшего Мишиного лица.
Без старух Клава бы с этими похоронами и поминками просто пропала. Она надеялась, что хоть Мишина мама приедет из деревни, поможет, сын помер все-таки. Телеграмму ей отбила, да все без толку. Мама у Миши даже на свадьбе у них не была. А когда молодые приезжали на сенокос и картошку, его мама только ругалась на Клаву последними словами.
Нет, Миша не плевал в потолок, когда Клава тихонько плакала у его мамки в амбаре, он что-то тихо и зло ей выговаривал, Клава его слов не слышала. Из деревни они вообще с Мишей всегда рано уезжали, впопыхах, и Миша тогда все злился, огрызался на Клаву, а Клаве так хотелось еще немного погостить на природе...
И вот тем самым вечером на сороковой день, когда Клава вернулась домой, проводив старух и Авдеича после поминального застолья, она застала у себя в комнате сердитую Мишину маму. Мишина мама рылась у них в гардеробе, а Херовна и мамка с Петюней на руках растерянно топтались в дверях.
-- Глянь, Петюнечка! К тебе баба из деревни приехала! - прогулила мамка, желая привлечь внимание Мишиной мамы к внуку.
-- Они еще свое отродье мне суют! Извели Мишеньку, погубили сыночка! Он, до того как с этой девкой связался, по двести рубликов мне посылал! сорвалась на крик Мишина мама.
-- Оно и видно было по нему, когда женился! Ни трусов, ни маек, ни рубашек, не говоря уж о ботинках! Мы перед свадьбой с Клавкой с ног сбились, жениха одевали! А это мама родная с него тянула! А на кой тебе в деревне двести рубликов-то? С трактористами гулять? Шалава старая! подцепилась Херовна.
- Не надейтесь, Мишины вещи все с собой заберу, - со слезой сказала Мишина мама, складывая в Клавкин портфель ее лисью формовку.
Клава с трудом оттащила Херовну от Мишиной мамки, запихала ей в котомку Мишин жениховский костюм, почти не ношеный плащ и ботинки и пошла провожать ее на вокзал. Всю дорогу Мишина мама дулась на Клаву за портфель и формовку, а на посадке в электричку сказала, что все равно подаст на алименты.
Дома Клава долго сидела за столом у закутанного в мамкин халат теплого чайника со свистком. Петюнечку старухи уложили с собой. По стенам так же гуляли ночные всполохи от редких машин, но счастье уже покинуло Клаву, и ничто, кроме ее ремесла, не могло принести ей покоя. Даже когда Миша лежал в больнице, Клава на шабашки не выходила, хотя деньги ей были очень нужны. Она все надеялась, что вот-вот и они пойдут вместе, как в те далекие прекрасные времена. Но чуда на ее долю не хватило, поэтому на следующий день она со старухами произвела полную ревизию хранившегося в антресолях инвентаря. Сидеть в декретном отпуске, сложа руки, она не могла, а молока после смерти Миши у нее и так почти не было.
Клава хотела предложить Херовне пойти к ней в напарницы, но у той распухли ноги, да и боялась Клава оставить Петюнечку одного с ненадежной мамкой. Ну, и как ее звать с собой, если на семейном совете Херовна кричала, чтобы Клавка вообще дома сидела, что с ее пенсией им хватит, да и Авдеич со старухами не последний кусок доедают, помогут, в случае чего.