Следующее, что я помню: мы в гостиной, входит отец с подарком – предсказанием, которое он вынул из печенья несколько месяцев назад и положил в бумажник, потому что, по его словам, оно явно для меня: “Не забывай, ты всегда в наших сердцах”.
Бывают минуты, когда история и память кажутся туманом, словно реальные вещи значат меньше, чем желаемые. Туман поднимается, и вот они мы – хорошие родители и хорошие дети, благодарные дети, которые звонят поболтать просто так, целуют перед сном и с нетерпением ждут каникул, чтобы провести их дома. В такой семье, как моя, любовь не нужно зарабатывать и ее нельзя потерять. Всего один миг я вижу нас такими. Вижу нас всех. Исправленными и восполненными. Воссоединившимися. Воскрыленными.
Как бы тронута я ни была, меньше всего на свете мне хотелось брать мамины дневники. Какой смысл никогда не говорить о прошлом, если ты все его записала и знаешь, где лежат эти записи?
Дневников было два, большого формата, как альбомы для рисования, только толще, связанных вместе старой зеленой рождественской лентой. Мне пришлось выложить все вещи из чемодана и перепаковать, а потом сесть на него, чтобы застегнуть.
В какой-то момент – вероятно, на пересадке в Чикаго – чемодан унесся навстречу приключениям. По прилете в Сакраменто я час прождала его у багажной ленты, еще час вела переговоры с людьми, чья совесть была чище некуда, а отношение к делу – хуже некуда. В последний автобус на Дэвис я вскочила с пустыми руками.
Я чувствовала себя виноватой, потому что пробыла обладательницей дневников меньше суток и уже их потеряла. И чувствовала радость, потому что в кои-то веки авиакомпания употребила свой непрофессионализм не во зло, а во благо. Возможно, я больше никогда не увижу эти записи, причем без малейшей вины со своей стороны, если не считать чрезмерной веры в способность людей делать свою работу. Я чувствовала себя везунчиком, потому что не сдала в багаж учебники.
Но сильнее всего я чувствовала усталость. Выйдя из лифта на своем этаже, я сразу услышала Джоан Осборн, поющую “One of Us”, и чем ближе я подходила к квартире, тем громче становилась музыка. Я удивилась, так как думала, что Тодд (мой сосед) не вернется до воскресенья, и еще думала, что Тодд противостоит всему остальному человечеству в своей нелюбви к “One of Us”.
Я надеялась, разговаривать ему не захочется. В прошлый раз, когда он ездил к отцу, они долго беседовали обо всем, во что верили, к чему стремились и чем были. Это было так чудесно, что Тодд, уже успев пожелать спокойной ночи, снова спустился вниз, чтобы сказать, как они душевно близки. Остановившись на пороге, он случайно услышал, как отец говорит своей новой жене: “Осспади, что за идиот. Всегда сомневался, что он от меня”. Если Тодд возвращается домой раньше срока, это неспроста.
Я открыла дверь – на моем диване сидела Харлоу. Она закуталась в шаль, которую связала мне бабушка Фредерика, когда я болела корью, и пила мой диетический лимонад. Быстро вскочив, она убавила громкость. Ее темные волосы были скручены на макушке, из них торчал карандаш. Я поняла, что изрядно ее напугала.
Однажды на родительском собрании моя воспитательница сообщила, что я плохо соблюдаю границы.
Мне нужно научиться следить за своими руками, сказала она. Помню, как меня уязвили ее слова. Я честно не представляла себе, что другим людям может не нравиться, когда их трогают; вообще-то я думала строго обратное. Но я постоянно делала ошибки такого рода.
А теперь скажите, как полагается реагировать, если пришел домой и обнаружил у себя едва знакомого человека. Я уже была вымотана и взвинчена. И я отреагировала так: стояла и молча ловила ртом воздух, как золотая рыбка.
– Ты меня напугала! – сказала Харлоу.
Я продолжала тупо глотать воздух.
Харлоу немного подождала.
– О боже, я надеюсь, ты не против?
Как будто только что сообразила, что я могу быть против. В голосе нотки искренности и раскаяния. Затараторила:
– Редж меня вышвырнул, он думал, у меня нет денег и некуда идти. Думал, я понарезаю круги пару часов, а потом приползу домой и буду умолять его впустить меня обратно.
Женская солидарность!
– Вот я сюда и пришла. Думала, ты до завтра не вернешься.
Разумный довод. Самообладание.
– Слушай, я вижу, ты устала.
Сочувствие.
– Сейчас оставлю тебя в покое.
Самоотверженность.
Она так старалась прочитать, что у меня на уме, но читать было нечего. Я была измождена, до мозга своих тяжких костей, до корней своих жалких волос. Больше я ничего не чувствовала.
Ну, разве что любопытство. Совсем капельку.
– Как ты узнала, где я живу?