— Первый взвод, за мной!
Солдаты карабкались через бруствер, припадая к земле, бежали, ползли по руинам, кое-кто залёг, но несколько ловких серых фигурок уже пластались у стены противоположного дома, возле немецких амбразур, и уже гремели взрывы гранат. От кислой пороховой гари саднило в горле.
— Пустите, пустите… И я… и я пойду… — раненый рвался из рук сестры, царапая бетон каблуками сапог и не находя опоры в ослабевших ногах. — Пустите, слышите, пустите! — жилистая загорелая рука его шарила кругом по полу, ища, должно быть, автомат.
А рядом, за спиной девушки-санинструктора, стояла белокурая девочка с распухшим, заплаканным личиком, сосала кем-то сунутый ей второпях большой пыльный кусок сахара и удивлёнными, непонимающими глазами смотрела на высокого человека с яркими, красивыми медалями, который почему-то вдруг разучился ходить и беспомощно, как совсем маленький, рвался из рук круглолицей тёти в смешном белом платье.
Сбылось!
В конце декабря 1941 года пришла из редакции на фронт телеграмма. Просили написать, как встретят Новый год в одном из наступающих подразделений. Сделать это казалось не очень трудным. Хотя первое зимнее наступление Советской Армии было в те дни в самом разгаре, линия фронта после взятия Калинина ещё не успела отодвинуться далеко.
В ясную, хрусткую, остро сверкавшую звёздами и снегом ночь мы по знакомым лесным дорогам, до глянца укатанным колёсами наступающих батарей, часа за полтора добрались до передовой, которая никак особенно тогда не обозначалась, а скорее угадывалась по близкому зареву пожаров, по автоматной трескотне да по непрерывному мерцанию синеватых немецких ракет.
Всё двигалось. Смёрзшийся до твёрдости фарфора снег скрипел под ногами пехоты. Звеня цепями, ревели на подъёмах грузовики. Тарахтели тракторы, тащившие огромные пушки, измученные заиндевевшие лошади, храпя и фыркая, тянули орудия. Звенели хриплые крики повозочных: «Марш, марш, марш!» От мороза трещали стволы деревьев и стонали оборванные, скрученные штопором провода.
В сутолоке бурно развивавшегося наступления найти какой-нибудь низовой штаб, всё время менявший своё место, оказалось невозможным. Узкие лесные дороги были совершенно забиты обозами наступавших полков. Местами образовались многовёрстные пробки. Завязнув в хвосте одной такой пробки, мы пешком добрались до придорожной деревни, — собственно, даже не деревни, а огромного догоравшего пепелища, у пожарищ которого грелись иззябшие шофёры, обозники и пехотинцы, — зашли в единственную уцелевшую просторную избу, где, по всему видать, когда-то помещались колхозные ясли, тут и решили встретить Новый год.
Изба эта, как сказочный терем-теремок, была набита военным людом. На полу от тесноты нельзя было ни лежать, ни даже сидеть. Зашедшие погреться и перекурить в тепле стояли стеной, прижимаясь друг к другу. Забиты были и сени. Оттуда несся густой, богатырский многоголосый храп. Печь и полати заселили сибиряки-лыжники, здоровые, как наподбор, ребята. За сизыми слоями тяжёлого махорочного дыма они, в своих белых маскировочных халатах, походили на привидения. Лыжи стояли перед избой, и часовой, карауливший их, сказал, что батальон этой ночью идёт в атаку преследования.
Близость боя не волновала, а скорее возбуждала этих бывалых, обстрелянных солдат. Они расположились на огромной печи по-калмыцки, так, что посреди оказалось свободное пространство. Тут они хозяйственно разложили снедь.
Печь была такой просторной, что на неё втянули появившегося в дверях раненого пехотинца с перебитой рукой, привязанной бинтом к куску драни, а потом, переведя на полати ещё кого-то из своих, подняли на печь и женщину с грудным младенцем, который, как детёныш кенгуру, торчал у неё на животе, в разрезе расстёгнутого полушубка, пёстрого от заплат. Снизу мы видели, как под шутки и смех они заботливо усаживали её у стенки. Растроганными и грустными глазами смотрели при этом солдаты на разрумянившееся личико спавшего малыша.
— Милости прошу к нашему шалашу, товарищ командир, извиняюсь, не вижу под шубой вашего звания, — гостеприимно прохрипело с печи одно из весёлых белых привидений, обращаясь, повидимому, ко мне. — Мы сегодня богатые, Новый год встречаем, как говорится, чем бог послал.
По тем трудным временам сибиряки оказались действительно богатыми. На двух чистых полотенцах лежали перед ними три алюминиевые фляги, горка крупно нарезанного пожелтевшего свиного сала, искрившиеся жиром куски колбасы, замёрзшей настолько, что её приходилось не резать, а рубить, и бурые, правда, совершенно высохшие и заплесневевшие, но вкусно пахнущие ржаной кислотцой коржики, выпеченные на сметане, по всем правилам мирного времени.