И показалось мне, что за плечами советского обвинителя на прокурорской трибуне стоят в этом зале озарённые светом искусственных солнц знакомые люди, встречавшиеся мне в разное время и в разных местах огромного фронта: и великолукский колхозник дед Матвей Кузьмин, и маленький гвардии рядовой Михаил Синицкий, бежавший из училища, чтобы продолжать воевать, и молдаванский виноградарь Юрко Таракуль, сумевший когда-то превратить в неприступную крепость обычный дом на уличном перекрёстке, и украинская крестьянка Ульяна Белогруд, пожертвовавшая семьёй, детьми, домом, чтобы спасти знамя танкового полка, и старый разведчик дядя Чередников, и подрывник Николай Харитонов, мастерски рвавший мосты и плотины, пути и дома, неистово тоскуя по мирному труду. И были среди тех, кто незримо стоял за плечами советского прокурора, и мой земляк, бывший калининский рабочий-прядильщик, чехословацкий партизан Константин Горелкин, и тоненькая разведчица с поэтическим прозвищем Берёза, умевшая жертвовать для родины всем самым заветным и дорогим, и сталинградский понтонёр Исидор Фоминых, проводивший в снайперской ячейке короткие часы фронтового отдыха, и казахский учёный Малик Габдуллин, ставший при жизни героем народного эпоса, и прекрасная девушка Мария Шевчук, героиня, любимица пластунской дивизии, и много, много других советских людей, моих сограждан, скромных героев этой войны, своим боевым умением, своим упорством, своим непобедимым единством, своей бесконечной любовью к отчизне сломивших силы фашизма.
И вспомнился мне, ясно вспомнился, как будто мы виделись с ним вчера, старшина-сибиряк, с которым встретились мы когда-то на заре нашего первого наступления. Сбылась его мечта, так страстно высказанная в новогоднюю ночь, за час перед атакой. Незримо стояли в торжественном зале простые, маленькие и великие советские люди и от имени своего народа требовали смерти фашизму.
Всегда сбывались мечты и планы наши. Сбылась и эта. Советский прокурор обвинял фашизм от имени Союза Советских Социалистических Республик.
Ёлка
Происшествие, рассказом о котором мне хочется закончить эти были Отечественной войны, случилось в том же Нюрнберге.
Около четырёхсот корреспондентов газет и радио всех стран мира съехалось на Нюрнбергский процесс. Американские власти отвели под пресс-кемп, что означало по-русски «лагерь прессы», огромный, чудовищно аляповатый дворец карандашного короля Иогана Фабера, одно из немногочисленных зданий города, сохранившихся после союзнических бомбардировок. Это был, вероятно, самый шумный лагерь на земле. Здесь много работали, говорили и спорили на всех языках и наречиях мира, часто не понимая друг друга ни в прямом, ни в переносном смысле слова.
И вот однажды, в конце декабря, в огромной холодной мраморной гостиной пресс-кемпа появилась большая рождественская ёлка, украшенная, по обычаю американцев, только блестящими кудряшками серебряной канители. Унылый холодный дворец, который все мы потихоньку успели яростно возненавидеть, наполнился знакомым острым, с детства волнующим запахом смолистой хвои. Дерево это сразу нарушило уже сложившийся, очень шумный и суетливый быт обиталища мировой прессы. Повеяло далёким прошлым, родными местами, родиной, по которой всегда так остро тоскуется на чужбине.
В этот вечер было непривычно тихо в соседней с гостиной «уорк рум» — рабочей комнате, откуда в обычные дни, как из ткацкого зала, с утра до вечера доносился ровный и напряжённый шум, в который сливалась трескотня десятков пишущих машинок. Молчали международные телефоны. Дежурившие внизу, в холле, мальчишки, в каскетках и униформах двух мировых, конкурирующих между собой телеграфных агентств, обычно едва поспевавшие отправлять кучи телеграмм во все страны мира, сидели вдвоём на золочёном троне какого-то прогоревшего курфюрста, купленном из тщеславия карандашным королём, и с увлечением резались в кости, бросая их на колени мраморной Венеры.
Зато тесно было в сумрачной от дыма комнате бара, а в огромном столовом зале, не умолкая, неистовствовал негритянский оркестр, и пресса всех национальностей лихо отплясывала между столиком разные замысловатые танцы. Сначала всё шло как будто гладко. На ёлку к прессе приехали несколько английских и американских офицеров и генералов. Советская делегация, как и всегда, сидела в южном углу зала за своими постоянными столиками. К нам подсело несколько американцев и англичан, так как в пресс-кемпе в те дни считалось почётным делом провести вечер в компании советских людей, на так называемом «русском конце».