После многих облав, арестов, допросов немецкому коменданту в местечке Решетиловка удалось напасть на след. Ночью эсэсовцы выследили Василия Шамриху, возвращавшегося из степи с операции. Вместе с ним были арестованы Шаповаленко, Якута, Лысенко. Их привезли в местечко, раздели донага, всю одежду вспороли, изрезали, искромсали на клочки. Знамени не нашлось. Тогда их стали пытать. Для этого комендант выдумал такой способ: воинов голыми привязали к столбам и начали обливать холодной водой.
Был январь, со степи дул острый северный ветер, от мороза трещал лёд в колодезном срубе.
— Где знамя? — спрашивали эсэсовцы.
Ледяные панцыри постепенно покрывали посиневшие, немеющие тела. Эсэсовцы лили и лили воду. Заживо танкисты превращались в ледяные статуи.
— Скажите, где знамя, отогреем, вылечим, в водке купаться будете! — требовал через переводчика комендант.
— Чтоб вы все сдохли, проклятые, чтоб ваш Берлин сгорел к чёртовой матери, чтоб вашего Гитлера разорвало! — хрипел Шамриха почерневшим ртом.
Он жил дольше всех и, как рассказывали женщины, уже из ледяного панцыря продолжал сулить Гитлеру и всем фашистам ещё более страшную смерть.
Так и замёрзли четыре танкиста, ничего не сказав. А знамя в это время находилось в подкладке тужурки бойца Ожерелова. Вместе с Насоновым, Яковлевым и Савельевым он сидел в избе своего верного друга — крестьянина села Попивка, коммуниста Павла Трофимовича Белогруда, и обсуждали они, как в новой, усложнившейся обстановке, когда их непрерывно ищут и каждому из них грозит арест, сберечь полковую святыню.
Решено было, что танкисты уйдут партизанить в дальние районы Подтавщины, а знамя оставят пока на хранение Павлу Трофимовичу. Вечером Павел Трофимович собрал семью. Захлопнули на болты ставни, закрыли двери на крючок, на засов, на щеколду.
Колхозник развернул знамя и показал его семейным:
— Вси бачилы? Ну, ось! Разумиете, що це таке?
Потом велел он жене и дочери Марийке аккуратно сложить знамя и зашить в сатиновую наволочку. Сам он обстрогал фанерку, положил на неё свёрток со знаменем и приколотил фанерку снизу к тыльной части сиденья широкой дубовой скамьи в красном углу хаты.
— Як що зи мною щось трапиться, кажен з вас, хто залышиться живый, хоронить цей прапор свято и непорушно, доки наше вийско не вернетьея у Поливку. А як прийдуть, — передайте цей прапор самому бильшому з военных…
И сказал он ещё, что если кого-нибудь из них будут пытать, пусть даст он вырвать язык, очи выколоть, душу вынуть, но ничего про знамя не говорит.
Старому Белогруду первому в семье пришлось выполнить этот свой завет. В тяжёлых муках умерли, так ни слова, и не сказав о знамени, лейтенант Василий Шамриха и его товарищи. Но немцы дознались стороной, что погибшие партизаны иногда гостевали в Поливке у Белогрудов и у других крестьян. Летучий отряд полевой жандармерии схватил Павла Трофимовича, брата его Андрия Трофимовича и ещё одиннадцать попивских граждан и отвёз их в Великокрынекую тюрьму. Когда старому Белогруду вязали на спине руки, он успел шепнуть Ульяне Михайловне:
— Що б зи мною ни трапилось, про тэ ни гу-гу… Бережите тэ, як зеницю ока!
Арестованных крестьян в тюрьме, помещавшейся в здании Великокрынского педагогического техникума, ждала не менее страшная участь, чем их предшественников. Желай дознаться, где спрятано неуловимое знамя, эсэсовцы превосходили самих себя. Они жгли крестьян паяльными лампами, пробивали гвоздями кисти рук и ступни, напоследок обрезали уши и носы. Ослеплённый, окровавленный, еле живой Белогруд, сверкая невидящими уже глазами из-под кустистых бровей, на вопрос, где знамя, хрипел:
— Ничего не знаю… Не знаю, чтоб вы повыздыхалы!..
С тем и умерли украинские крестьяне Павел Белогруд, его брат Андрий и их односельчане, не выдав партизанской тайны. И тайна эта всей своей тяжестью легла на плечи жены Белогруда.
Немцы почему-то догадывались, что знамя спрятано у неё. Ожёгшись на прямых ходах, они изобретали всё новые и новые способы выведать секрет. Ульяне Михайловне предлагали награду, сулили богатые подарки. Зная, что вдова живёт трудно, впроголодь, после того, как эсэсовцы очистили при аресте мужа её кладовки и клуни, немцы обещали ей муки, круп, керосина, мяса, если она скажет, где хранится оставленный партизанами свёрток. Подобно мужу, она упрямо отвечала, что ни о каком свёртке ничего не знает.