Андрей Пантюхин появился тут первым. Отыскала его эта самая панна Марыся, с которой вы познакомились. Это вышло как раз после того, как отец её пан Казимир, пожилой, очень почтенный человек, вторично попал на порольную машину да после этого и слёг при смерти. И вот панна Марыся под вечер пошла в деревню Кросненку — это тут недалеко, километров семь севернее города, уже в горах, — пошла за врачом. Врач этот, старый друг их дома, чтобы избавиться от немецкой мобилизации, работал у брата на хуторе за батрака. И вот идёт эта самая панночка, и там, где дорога начинает забирать в горы, вдруг слышит словно бы стон. Да, да, да, стон.
Что такое? Девушка не робкого десятка. Свернула с дороги, видит — на дереве погашенный парашют белеет, а под деревом человеческий силуэт. Человек стонет, но не шевелится. Должно быть, без сознания. Пригляделась, комбинезон, шлем, значит — лётчик. Наклонилась, приподняла его, повернула. Он пришёл в себя — и за пистолет: «Назад, застрелю!» Ну, языки русский и польский похожи. Они друг друга быстро поняли. Да, да, да. Она его осмотрела, видит — плохо дело, нога сломана и рука повреждена. Как быть? Нести в город? Она бы понесла, девушка храбрая, но нельзя. Везде полно немцев, через день обыск. На хутор, к другу-врачу, тоже нельзя. В то время тут, в этих местах, какая-то немецкая дивизия, разбитая под Воронежем, переформировывалась. Все деревни забиты были. Ну, он сам ей мысль и подал: спрячьте меня тут в кустах меж скал, дело, дескать, к лету, перележу, пока перелом не срастётся.
Так и сделали. Сожгла панночка парашют, за врачом за своим сбегала, перевязали они его, перелом в лубки. Всё честь-честью. И стали они ему по очереди — то она из города, то врач со своего хутора — еду носить. Ну, день живёт наш лётчик, два живёт, неделю, а парень, видно, башковитый, острого ума, язык быстро освоил. Ну, и пока его кормят да перевязывают, разговоры ведёт: «Как живёте, что немцы?» Ну, ему и рассказывают про этот самый про «новый порядок», про гуммы, про порольные машины, про дымы Биркенау, что пахнут человеческим мясом. Он и вскипел: «Да какого ж вы дьявола терпите!» Марыся ему: «А что сделаешь, если за ослушание в биркенауский камин возят?» Он ей: «Лучше умереть, сражаясь, чем так-то вот превращаться в рабочий скот». Слово за слово, разошёлся парень. «Иль в Польше, — кричит, — смелые люди перевелись?» Она ему: «Смелых-то всех в Освенцим позабрали, лучших борцов, всех, кто в местном филиале партии Роботничей состоял, всех гестапо повыловило, дымы-то вон над Биркенау день и ночь стоят». А он ей: «Пока всех не сожгли, надо действовать. Не самим же в эти печи проклятые лезть». Словом, вогнал он панночку в слёзы. Обиделась — ушла, не попрощалась даже.
А по дороге остыла, задумалась и пришла к мысли — прав этот русский. Стала в уме прикидывать, кто из смелых-то людей уцелел после разгрома подпольных организаций. Мало кого она в городе знала, однако вспомнила кое-кого из своих друзей по гимназии да из рабочих, что к отцу ходили. И решила немедленно действовать. С тем потолковала, с другим потолковала. Видит, действительно смелые люди есть. И какие! Действовать хоть сейчас готовы. Только все спрашивают: а кто поведёт? Ну, она, не долго думая, и брякнула им: подпольный партизанский центр. Чей центр? А она не растерялась, уж врать — так врать: партии Роботничей, говорит, центр снова возродился. А в то время польские коммунисты действительно по всей стране движение сопротивления развернули, только в этом-то городке их организация после разгрома ещё не поднялась. Ну, люди панночке поверили, послушались, приободрились, понемногу действовать начали. Сначала немецкая контора на промыслах сгорела. С этого и пошло. Как только контора вспыхнула, сразу люди головы подняли… Да, да, да! Поняли: «Ещё Польска не сгинела». Ну, и помаленьку стали распрямляться спины.
А Андрей Пантюхин Марысю просвещает: действуй так да этак. Подсказал, чтобы организацию мелкими ячейками создавала, чтоб люди из отдельных ячеек друг с другом не знались, а сносились через организаторов. И как действовать советы даёт, и куда удары наносить. Я сказал вам — светлая голова. Быстро со слов Марыси освоился с обстановочкой, город изучил и в дела влез с головой. В общем, целая подпольная организация образовалась. И работа идёт: то, глядишь, в пути состав с нефтью и бензином вспыхнул, то на какой-нибудь высокодебитной вышке пожар, то поезд почему-то на занятый путь залетел. И главное — сам-то он лежит под скалой в норе, в лубках, двинуться не может, беспомощный, но башка работает, и воля неукротимая. От него вся эта машина тайная вертится, как от мотора, а панна Марыся — вроде приводного ремня.