Первая Даша жила в деревне, в тридцати километрах от железной дороги. Туда нужно было ехать на подводе или итти пешком, и он, пока шел, все воображал, как это будет. Он вдруг войдет, и она его не узнает. А потом узнает. Он в кино один раз видел такую картину.
В адресе было указано, что Даша живет при интернате детей, эвакуированных из Ленинграда, и в деревне ему сразу показали этот интернат — он помещался в школе.
Девочки играли у крыльца. Он спросил:
— Здесь живет товарищ Крутякова?
И почувствовал, что кто-то взял его сердце рукой и остановил, а потом отпустил, и оно забилось, забилось.
— У нас такой нет.
— Ну, как же нет? Дарья Матвеевна, — пробормотал он.
— Дарья Матвеевна есть, — сказали девочки, — она служит в интернате кухаркой.
Много женщин толпилось у плиты, в кухне было шумно, и девочки несколько раз крикнули с порога:
— Дарья Матвеевна, к вам.
Высокая светлорыжая женщина, полная, с голыми полными руками, обернулась наконец, спросила с удивлением:
— Ко мне?
В руках была кастрюля, и она стала искать, куда ее поставить, а Вася все стоял и смотрел на нее.
Он и потом все смотрел, когда она уговаривала его остаться обедать и когда перебирала всех Крутяковых — родственников и знакомых. Она тоже была симпатичная, такая здоровая, добродушная. Но это была не Даша, то есть не его Даша. Вот факт, с которым нужно было считаться.
Он переночевал в интернате и на другой день отправился дальше. Вторая Даша жила в соседней области, но так далеко от первой, что он добирался до нее дней восемь — и по каким-то речкам, и по железной дороге. В поселке на самой улице росли косматые дикие ели, ветви, как лапы, и все вокруг дико, пустынно.
Сторож показал ему дом. Он постучал. Мальчик лет шести выглянул в окно и сказал, что мамы нет дома. Не могло быть, чтобы у Даши был такой мальчик, хотя Васе показалось, что мальчик чем-то похож на Дашу. Возможно, родственник? Для верности он просидел до вечера, — мальчик сказал, что часов в восемь мама вернется из больницы. Они разговаривали, и Вася показал ему разные забавные штуки — железный немецкий крест, который он сам снял с убитого офицера, и финский нож, на котором было написано что-то по-фински. Мальчик был славный.
Потом пришла мама, усталая женщина, которой на вид можно было дать лет сорок, хотя из Бугуруслана сообщили, что она 16-го года рождения. Крутякова — это не ее фамилия, а мужа. Муж был тоже доктор и погиб на войне. На днях она узнала об этом.
Теперь нужно было ехать на Алтай. Но он решил сперва написать туда и поехать, если там окажется настоящая Даша.
В общем, он не нашел ее. Она неизвестно где, и, если его убьют, она даже не узнает никогда, что он ее искал и берег для нее тот веер.
Он заночевал в Доме крестьянина в маленьком городке. Но не спалось, он курил и думал.
Он думал о том, что проехал и прошел пешком более тысячи километров и все как будто напрасно. Только даром пропал его отпуск.
Но точно что-то толкнуло его в сердце, когда он мысленно произнес эти слова, и он ответил себе: «Нет, не даром…»
Точно Большой Человек разговаривал с ним в эту ночь, и он прислушивался к его словам с удивлением и восторгом.
«Подумай, Вася, — говорил Большой Человек, — как много ты увидел за эти дни. Вся страна открылась перед тобой, и ты своими глазами увидел то, за что сражался так усердно и храбро. Ты увидел, как в трудах и лишениях добывают наши люди победу и как одна могущественная сила поднимает и влечет за собой народ, — и мальчика шестнадцати лет, который стал мастером на военном заводе, и милиционера, приютившего сирот, и старую женщину, проводившую на фронт четырех сыновей. Ты искал свою Дашу, а нашел всю страну. Помни об этом, когда ты вернешься на фронт. Расскажи об этом своим товарищам, Вася».