— Зачем это вы ко мне? — глупо спросила я.
— Воскресенье, — сказал Юлька.
— Ну, проходите, а мы тут, между прочим, пьем.
— Ого! Ты подстриглась? У тебя идеальная форма головы, — сказал Юлька.
Юлька был другой. У него было спокойное выражение лица, он не заболтал суетливо, как обычно, ему не мешали руки. Когда мы шли по коридору, он обнял меня за плечи, будто так и полагалось. Заметив мой страх и изумление, он сказал:
— Что, предки дома?
— Н-нет.
— Тогда все о’кей! Проходите, ребята.
Он открыл дверь и пропустил ребят вперед. Сам задержался, сжал мое плечо.
Я не воспринимала происходящее как реальность. Я думала, что либо это сон, либо… Юлька пьян.
— Привет, — сказал он Тамаре и Наташке, не удостоив их взглядом.
Парни вытащили из карманов две бутылки портвейна.
— Хо-хо! Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец! — сказала Наташка.
— Что за детский смех на лужайке! — сказал Юлька. Он и не думал проявлять по отношению к Наташке былой любви застарелого друга детства.
Наташка, как и я, уставилась на него изумленно. Он все еще обнимал меня за плечи.
— Располагайтесь, ребята, — сказал Юлька, будто это не ко мне, а к нему пришли.
Происходил какой-то спектакль, свою роль в котором я еще не понимала.
— Ты не против, что я пришел к тебе с друзьями? Это мои лучшие друзья, — сказал он мне.
— Я очень рада.
Рада! Это не то слово. Я была счастлива и не могла этого ни от кого скрыть!
Юлька нахально полез в буфет, достал еще рюмки, хлеб, пару луковиц.
— Может, еще чего надо? — спросила я.
— Надо, чтоб ты сидела и никуда не убегала. Что мы сюда, жрать пришли?
Умная Тамара смотрела на все происходящее со священным трепетом.
— Может… я там… картошки поджарю… или чего? — сказала она наконец.
— Сиди, ты нам не мешаешь! — сказал Юлька.
Мы все одновременно молча выпили вино.
— У тебя есть музыка? — спросил он.
Я проковыляла через всю комнату, включила радиолу. Подумала, что пора бы перестать улыбаться, но улыбка не отклеивалась от лица. От этой улыбки уже болели губы и зубы.
— Зачем эта полная иллюминация? — Юлька зажег настольную лампу (судя по точности его движений, он не был пьян), погасил верхний свет.
Запретная вечеринка с притушенным светом. Впервые в моей жизни такое. В школе — девчоночий класс, на работе — все уже взрослые для того, чтоб тушить свет.
— Что случилось? — спросила я.
— То, что случается на каждом шагу, моя девочка… — важно сказал он.
Я хотела сказать ему, что «я не девочка, и не твоя», но лицо его было так невыносимо близко от моего лица и это было так чудесно, так невероятно, что мне не захотелось ничего говорить…
— Поставьте быстрое-быстрое… — верещала Наташка, — Маша умеет быстрое… Чарльстон поставьте!
— Повторите то же самое, — сказал Юлька.
И его послушались. Почему-то нельзя было его не послушаться.
— Давайте еще выпьем! — не своим голосом крикнула я.
— Не надо нам, — сказал Юлька тихо, увлекая меня в самый темный угол. — Вы, ребята, пейте, а мы не хотим…
— А мы… что? — спросила я.
— А мы вот что, — сказал он и поцеловал меня. Даже не поцеловал, а скорее укусил.
Мы не танцевали, а стояли и ошарашенно смотрели друг на друга. У Юльки был такой вид, будто он и сам от себя не ожидал подобного…
Мы смотрели друг на друга, машинально слушая пластинку, и постепенно взгляды наши становились наивно-осмысленными: вот, дескать, слышишь, что поют? Это про тебя, про тебя… Это на тебе сошелся клином белый свет…
— Какие у тебя… руки красивые… — еле слышно сказал Юлька, но мне показалось, что голос его наполнил всю комнату, раскатился, как глухие, шуршащие камушки под ногами.
Потом он поднес мои близко сведенные руки к лицу и стал очень старательно и как-то трогательно-аккуратно целовать их.
— А чиво это вы такое делаити? — К нам про-вальсировала Наташка с двумя рюмками в руках.
— У нас в Польше женщинам целуют руки, — сказал Юлька.
И это было совсем не смешно. Он взял рюмки, одну протянул мне:
— Не допивай…
Я оставила на дне, он тоже.
— Теперь поменяемся, — сказал он.
— Зачем?
— Так надо. — Он выпил и бросил рюмку на пол. Она разлетелась. Я тоже бросила рюмку на пол. Наташка что-то заверещала.