Полушубок оказывается одним из первых жителей поселка и обещает, в случае нужды, помочь с навозом для огорода.
-- Хороший парень, -- говорит Феликс после его ухода Феликс. -- Моя правая рука. Мы с ним лесхозовских коров доить ходили. А однажды банку мороженого на вокзале сперли...
-- Знали бы твои коллеги за рубежом, что ты спер банку мороженого, смеется Молодцов. -- Как они тебе, мазурику, пишут? "Уважаемый мистер!"?
-- Коллеги...-- снисходительно повторяет Феликс. -- Что они в жизни видели, эти коллеги? Всю войну бифштексы с картошечкой кушали да сливками запивали. -- И начинает развивать тему своего превосходства над зарубежными физиками.
Кто из них ел лепешки из осоки и пас коней в ночном? Никто. А Феликс это проходил в своей жизни. Кто в десятилетнем возрасте пахал с бабами и стариками землю за Уралом? Никто. Они и сейчас, наверное, пахать не умеют. Привыкли жить на всем готовеньком. А физику необходимо знать жизнь. Феликс знает и поэтому не стесняется своего голодного детства. Кто из них носил штаны из одеяла? Или бежал в лес от эшелона, который расстреливала авиация? Никто не носил и никто не бежал. Такое они могли только в кино видеть. Или, может, кто-нибудь из них учился в вечерней школе и работал на заводе? Феликс крепко сомневался. Большинство яйцеголовых, которые пишут ему письма и зовут в гости, учились в колледжах за родительский счет и привыкли к завтракам на сливочном масле. Подумаешь, спер у буфетчицы банку мороженого! Жрать захочешь, не то сопрешь. Так что пусть читают его книги и не петюкают.
На этом участке земли Феликсу не уйти от воспоминаний. Он заваривает чай с мятой и рассказывает еще несколько историй из своей послевоенной юности.
Про то, например, как шайка местных оборванцев под его началом увела из-под носа у трех пьяных браконьеров котел с мясом. Они сняли его с костра вместе с жердиной, на которой он кипел. Браконьеры только на секунду спустились к речке, чтобы проверить переметы и вытащить из воды бутылки, -котла как не бывало! Один сразу завалился спать, решив, что допился, а двое других, потерев глаза, заспорили -- снимали они котел с огня или не снимали, и принялись искать по кустам. Феликс оставался в засаде и все видел. Пацаны же, отбежав немного, не вытерпели сытного запаха и накинулись на мясо. Они вытаскивали его палочками из котла, перекидывали с ладошки на ладошку, дули на него и глотали, обжигаясь. Браконьеры тем временем очухались, подхватили ружья и, матерясь, двинулись в погоню. Феликс, чтобы спасти мясо и компанию, повел браконьеров за собой, улюлюкая на разные голоса и треща кустами. В него стреляли, но не попали.
А как увести настоящий кожаный мяч у пионеров во время футбольного матча?
Играют два пионерских лагеря. В одной из команд левым крайним нападающим играет наш брат Юрка. Его всегда звали играть за два пионерских обеда: до матча и после. А в случае выигрыша полагался еще бидончик компота с собой. Играют себе и играют; кричат болельщики в панамках и тюбетейках, свистит судья. Но вот мяч попадает к Юрке, Юрка выходит к воротам, сильнейший размах, удар, и мяч, описав высокую дугу, летит в кусты: срезался... На поиски мяча бросаются услужливые пацаны, но их опережает рычащая овчарка. Она ухватывает мяч зубами и скачет с ним к лесу, откуда насвистывает ей Феликс. Собака, наш Джульбарс, была до того сообразительная, что сначала сделала хитрую петлю, запутывая гомонящих пионеров во главе с физруком, и только затем рванула к Феликсу.
Остальные участники операции находились в толпе догонявших и усердно болтались под ногами верзилы-физрука и наиболее прытких пионеров. Они же, как старожилы, пытались подсказывать наиболее короткую дорогу.
Феликс бежал с мячом три километра.
Пионерам выдали новый мяч, а украденным мячом сборная поселка тренировалась на секретной лесной полянке и взяла потом первенство района среди юношеских команд и полагавшуюся за победу настоящую форму.
Да, лихое и бедовое было времечко! Феликс может рассказывать долго, но пора готовить плахи для следующего венца. Никола тоже порывается поведать нам, как он в детстве порвал новые брюки на грандиозном саратовском заборе, преследуя шпану, но Молодцов уже разматывает рулетку, и мы с Феликсом беремся за пилу. В другой раз. "Так, мужики! -- переходит к делу Саня. -Отпилите мне четыре двадцать. Только ровно. А ты, Никола, тащи из погреба паклю, будем подстилать".
Работать с Молодцовым -- одно удовольствие; наверное, его любят и на работе. Он видит на несколько этапов вперед и никогда не суетится. Он тоже строит первый в своей жизни деревянный дом, но так, словно все пятнадцать лет после института только этим и занимался. Если у тебя что-то не получается, он подходит, грубовато берет из твоих рук топор или стамеску и недолго показывает, как надо правильно стесывать доску, чтобы не расколоть ее, или вырубить гнездо с натягом под стойку. "Понял? -- коротко спрашивает Молодцов -- Давай!.." Удивительно: плотником он не работал, но плотницкое дело знает. Понимаешь и даешь после его показов быстрее, чем после самых тщательных разъяснений кого-либо. Флюиды, наверное, какие-то.
Когда Саня с Надеждой поженились, еще была жива наша мать. Саня ей сразу понравился. И он вспоминает ее с грустной улыбкой: "Эх, таких тещ сейчас уже не бывает..."
Когда немцы уже подступали к Ленинграду и отец стал настаивать, чтобы мать эвакуировалась вместе с детьми, она ответила, что если она усмиряет в одну минуту пьяного дворника Шамиля Саббитова, то не ей бояться какого-то плюгавого фюрера.
-- Чихать мы хотели на этих фашистов, -- сказала мать, пеленая недавно родившуюся дочку. -- Правда, Надюша? Пусть только сунутся. Ленинград -- это им не Париж с кафешантанами. Тут народ посерьезней.
Отец в сером железнодорожном кителе расхаживал по комнате и уговаривал мать уехать, пока не поздно. За его движениями, насторожив уши, следил косматый Джуль. Он лежал на полу, уместив голову на мощной лапе.
-- Не надо, Коля, -- мать взяла на руки дочку и выпрямилась. -Останемся вместе. Я ведь тоже кое-что обещала, когда получала партбилет.
Джуль зевнул, лязгнув зубами, и пошел в коридор -- спать.
Отправив в эвакуацию старших, мать с Надеждой осталась в Ленинграде.
Надежда родилась в августе сорок первого, когда в городе еще не знали, что такое бомбежки, но из родильных домов уже выносили детские кроватки и ставили койки для раненых.
Отец привез с огорода в Стрельне недозрелую капусту, заквасил ее в бочонке, снес тот бочонок в подвал и, наказав матери беречь себя и дочку, уехал на Ириновскую ветку Октябрьской железной дороги; туда, где сейчас стоят мемориальные столбы, ведущие счет километрам "Дороги жизни".
Мать начала сдавать кровь -- донорам иногда выдавали паек.
Джуля съели еще осенью.
Зимой сорок первого мать завязывала себе рот и нос полотенцем, смоченным в скипидаре, чтобы не слышать одуряющего запаха, когда она брала из того бочонка щепотку капусты, чтобы приготовить Надежде отвар.
Отец появлялся редко.
На левой руке у матери был шрам от ножа. Она воткнуланож в ладонь, чтобы не выпить самой теплую солоноватую воду, оставшуюся после мытья бочонка. Шрам был маленький, едва заметный -- нож, проколов ссохшуюся кожу ладони, сразу уперся в кость.