Там было несколько избитых парней, и уже в пору клюв повесить. А люди не сдаются: все время перекликаются, записки пишут, подбадривают друг друга, все тарелки исписаны «Живе Беларусь». Менты приходят: кого найдем, руки повыдергиваем. На прогулки выходим, кто-то поет в соседнем «кармане» — это камеры с решетчатыми потолками, на небо [можно] посмотреть. Запевают где-то за стеной — и следующие, следующие. Действительность продемонстрировала мне, насколько плохо и неверно я думал о своих соотечественниках.
Борис, врач
Задержали меня 8 ноября. Началась облава, нас со всех сторон окружили, я был с женой и еще одной девочкой. Был бы один, постарался бы убежать. Сначала просто посадили в бусик, потом выволокли на землю и стали бить. Залили глаза перцовым газом, хотя я лежал, у меня руки были связаны за спиной. Просто подошел человек, поднял меня за волосы и налил в лицо этой желтой дряни. Я несколько часов не мог открыть глаза, у меня отекло лицо. Потом нас перегружали из автозака в автозак, я ничего не видел, каждый раз били. Я пытался возмутиться: что я сделал? Но там разговаривать было не с кем, я даже не понимал, кто вокруг меня находится.
Потом нас привезли в Центральное РОВД, я час простоял у стены. Потом отпечатки пальцев, фотографируют, дознания. Я каждый раз пытался поговорить с этими людьми: «Ребята, вы что творите! Что я вам сделал? — Да просто работа такая». Чувак у меня снимает отпечатки пальцев, я говорю: «Тебе перчатки выдают или ты сам покупаешь? — Выдают. — Прикинь, а я сам покупаю, только я врач, а ты мусор».
Нас отвезли в Жодино. Там бардачище жуткий, из Минска идут автозаки больше часа, еще час ждут на въезд, а потом: разворачивайся, переполнено. Водитель кричит: да куда я ***** [черт] поеду? Куда хочешь, туда и едь! В Барановичи их вези!
Когда приехали, нас снова били — мы стоим лицом к стене, он просто идет и каждого третьего палкой лупит. Раздели до гола, заставляли приседать: ты несколько раз приседаешь, а он смотрит, чтобы у тебя из жопы не выпал ножик или что, не знаю. Унизительно. Они все в балаклавах, разговаривать не с кем. Кто начинает шевелиться — начинают бить серьезно. Очень злые: типа из-за вас нам приходится вас бить. К нам отношение просто как к скотине, сосчитали по головам, напихали 18 человек в восьмиместную камеру, никаких матрасов. Моя жена узнала, где я, на третьи сутки только благодаря волонтерам, которые днюют и ночуют у этих ИВС. Тогда люди просто жили там и трясли каждого, кто выходил.
В камере оказался парень серьезно избитый, вся синяя спина — и крепко настреляли ему по голове, было явное сотрясение: его рвало, он не мог ни лежать, ни сидеть. Его ГУБОПиК задерживал, они его завезли в свой офис и пытали, хотели пароли от чатов узнать. Я просил: позовите хоть коновала, дайте человеку хоть какую-нибудь таблетку. Очень нелестные отзывы я получал в ответ.
Первые сутки говорили только про события, от этого было тошно, у всех обида, досада. Уже ноябрь, нас столько много, мы такие замечательные, а там кучка мудаков. Почему мы ничего сделать не можем? Потом договорились: больше не будем говорить на эту тему. Решили, что будем друг другу рассказывать [истории]. Там был парень, который очень много путешествовал, — они с ребятами каждый год едут в какую-нибудь жопу мира и месяц болтаются — очень интересно рассказывал, прямо переносишься.
Глава 11
Рома Бондаренко
Борис, врач
Когда я вышел на свободу, меня встречали отец и жена, я увидел, что они невеселые. Я говорю: подожди, не рассказывай, дай хоть кофе выпью, сигарету выкурю. Покурил, она говорит: Рому Бондаренко убили, был серьезный разгон, люди сидели по подвалам без воды и еды. Мы Рому знали немножко, мы на отшибе живем — и на всю движуху ездили туда, на [улицу] Червякова. Там и Ольга выступала, и всегда была такая атмосфера «братья-сестры, давайте целоваться». Жена говорит: убили Рому, арестовали Степу — это наш друг, он до сих пор сидит, ему шьют какое-то неимоверное дело, что он якобы хотел отравить омоновцев пестицидами. Он занимается ландшафтным дизайном, борется с сорняками, и у него дома нашли пестициды.