Не стану описывать страдания, которые перенёс в следующие месяцы и годы мой герой. Из Ташкента его через всю страну, в набитых до отказа товарных вагонах, довезли до Красноярска, а затем в баржах тащили две тысячи километров в Заполярный посёлок Туруханск.
Огепеушники неоднократно избивали профессора, уголовники разграбили жалкое имущество его, а местные комсомольцы устраивали издевательские концерты, высмеивающие попа. Но и там, на краю света, власти скоро уразумели, что профессор-епископ — фигура не малоценная. Ему предоставили возможность оперировать в местной больнице. Владыка в те годы спас от слепоты десятки, если не сотни, местных крестьян и рыбаков.
Но огепеушники в полном соответствии со своей службой продолжали искать, как бы изгадить жизнь слишком уж популярного врача-епископа. В конце концов его обвинили в том, что он открывает местные заколоченные церкви и устраивает там церковные службы. За эти "преступления" зимой 1924-25 года для Луки было придумано наказание, которое иначе как преднамеренным убийством не назовешь. В пору жесточайших морозов его отправили в открытых санях за восемьсот километров на Север, на побережье Ледовитого океана. Вероятно, он погиб бы в этом смертельном рейсе, но местные жители стали просить начальника ГПУ вернуть хирурга-епископа. И тем спасли его.
За первой ссылкой последовала вторая (1930), а затем третья (1937). Последняя завершилась в 1942 году, когда огромное количество раненых на фронте заставило сталинское руководство заняться развёртыванием по стране новых и новых госпиталей. В районе Красноярска, неподалёку от тех мест, где в деревне Большая Мурта отбывал очередную ссылку владыка Лука, по приказу из Москвы начали создавать огромный госпиталь на десять тысяч коек. Вот тут-то местные власти вспомнили о ссыльном хирурге. И не только вспомнили, но и начали грызться между собой, кому именно достанется этот доктор. Дошло до того, что один местный вождь послал в Мурту самолёт, который привёз Войно в Красноярск. Вечером того же дня хирург написал младшему сыну: "Я назначен консультантом всех госпиталей Красноярского края и, очевидно, буду освобожден от ссылки". Все эти подробности я узнавал много лет спустя после смерти Луки. Собирание таких материалов в 60-е годы требовало большой осторожности. Владыка Лука умер в разгар хрущевского правления. Поклонник кукурузы и ненавистник модерного искусства, Никита Сергеевич прославился также своими жестокими гонениями на церковь и вообще на любое проявление религиозных чувств у граждан СССР. Известно, что он превратил в склады и просто разрушил не менее десяти тысяч храмов. Летом 1961 года советские газеты не посмели даже заикнуться о кончине Войно-Ясенецкого. От приказного забвения владыку не спасла даже его Сталинская премия, превратившаяся, правда, к этому времени в Государственную. Подчёркнуто антирелигиозный характер власти сохранился и при Брежневе. В следующие 25 лет лишь "Журнал Московской Патриархии" мог позволить себе упоминать о профессоре-епископе. Да и то нечасто. Солженицын в "Архипелаге Гулаг" заметил, что в тех случаях, когда студенты-медики спрашивали своих профессоров, где можно хоть что-то узнать об авторе "Гнойной хирургии", то слышали в ответ: "О нём нет никакой литературы".
Кое-какая литература впрочем появлялась и в те годы. Несколько молодых антирелигиозников получили в 60–80 годы учёные степени за свои "разоблачительные" диссертации, посвященные Войно-Ясенецкому — религиозному мыслителю. В 1965 году издательство "Наука" даже опубликовало труд некоего М. Шахновича "Современная мистика в свете науки", где автор буквально поносит Владыку Луку, обзывая его "фанатиком", а его философские труды "принаряженной чертовщиной". Двадцать лет спустя, уже на пороге горбачевских преобразований, врач Т. И. Грекова в книге "Странная вера доктора Швейцера" (М., 1985) вновь, по указанию властей, схватилась за "научную плётку", чтобы выстегать верующих учёных, и в том числе Войно-Ясенецкого. "Наука и религия несовместимы," — снова и снова твердит в своей книжке Грекова, не замечая, что этот тезис противоречит самому содержанию её книги, посвященной крупнейшим медикам XX столетия.
Не приходится удивляться, что собирая материалы к будущей книге, я наталкивался на опасения и страх со стороны даже близких родственников своего героя. Дети Войно-Ясенецкого принимали меня сначала дружелюбно, предоставили возможность ознакомиться с письмами отца, но затем испугались, решили, что появление книги может дурно повлиять на их профессорские карьеры. Особенно нервничал старший сын Михаил. Он несколько раз звонил ко мне в Москву из Ленинграда, требуя прислать на прочтение уже готовые главы. Подвергать свой труд цензуре я не спешил. В начале 1976 года, когда рукопись была почти завершена, Михаил Валентинович в телефонном разговоре начал угрожать: если я не познакомлю его с текстом, он обратится в ГБ. В июне 1977 года гебешники действительно совершили обыск в нашей квартире, но был ли замешан в этом Войно-Ясенецкий-сын, утверждать не могу.