Сгущаются сумерки, и люди разлетаются, как птицы. Дэнни сидит и наблюдает. Он не знает, чем заняться. Наконец он идет в сторону статуи Давида, а там – как пойдет.
========== 14. ==========
В детстве они играли в статуи. А еще в обегайки, в «подбрось пенни» и в салки с пультом. И еще в кучу других, давно позабытых игр, которые придумывали днем и бросали на закате.
Дэнни вспоминает, как их мама в первый раз застала их за игрой в статуи. Им не удалось бы сильнее удивить ее, даже если бы они истекали кровью. Но они просто абсолютно неподвижно, безмолвно и в обычной одежде застыли в классических позах. Фрисби вместо диска, дощечка из конструктора вместо копья. Они не смотрели друг на друга, потому что иначе это переросло бы в битву взглядов и оба расхохотались бы. Нет, братья смотрели в пространство, пока у кого-то не опускалась рука или не начинала дрожать нога.
Игра никогда не длилась дольше минуты. Они не могли сыграть в нее очень уж много раз. Но Дэнни все равно помнит. И при виде флорентийских статуй вспоминает, как пытался сам превратиться в каменное изваяние. Как, когда Элайджа был маленьким, он в тайне всегда надеялся, что младший братишка выиграет. Как он специально ронял фрисби, чтобы доставить Элайдже такое удовольствие. Как в комнату входила мать и не могла поверить своим глазам.
Он пытается подражать одной из статуй в музее. Пытается снова сыграть в игру. Но это не то же самое. Теперь он может часами не отводить взгляда. Может не шевелить ни единой мышцей. Но это ничего не значит, если он играет один. Какая же это тогда игра?
========== 15. ==========
Наконец наступает время ужина. Дэнни понимает, что надо было отдать забронированный столик Элайдже с Джулией. У него нет никакого настроения одному есть в роскошном ресторане. Однако признать поражение и сдаться на милость доставки еды в номер он тоже не готов. Так что он берет туристский разговорник и идет в ближайший трактир. Он ужинает в компании Форстера.
Он возвращается в номер уже затемно и проверяет голосовую почту. Ни одного сообщения, даже на его вчерашние никто не ответил. Ужасное чувство – когда твоего отсутствия не замечают.
Дэнни уже не может больше читать. Снова начинает болеть голова. «Тиленола» в аптечке почему-то нет – наверно, по ошибке сунул к Элайдже. В тусклом свете (почему в номерах отелей не бывает нормального освещения?) он открывает сумку Элайджи и обнаруживает на самом верху аптечки пластиковый пакет с травкой.
– Да какого ж!.. – вскрикивает Дэнни и роняет пакетик. Потом снова берет его в руки и внимательно рассматривает. Сомнений быть не может, это точно травка. Невероятно. Это просто невероятно.
Элайджа возит с собой наркотики. Он прошел таможню с наркотиками. Он оставил их в нашем номере. Он даже не удосужился сказать брату, что их в любой момент могут арестовать!
Дэнни злит даже не то, что Элайджа курит травку: он и сам в свое время немало скурил, пусть это было и давно. Нет, его выводит из себя глупость происходящего. Глупость, переходящая все границы.
Дэнни представляет, как звонит родителям: «Мам, спасибо за поездку. Слушай, пап, нам немного нужна помощь. Понимаешь, нам засадили в тюрьму за хранение наркотиков. Не знаешь случайно флорентийских адвокатов?»
Элайдже на все плевать. Все думают, что это не так. Все думают, что он всегда думает о других. Но он такой же эгоист, как и все остальные. Его доброта преследует определенные цели, а корыстная доброта – это вообще не доброта. Он притворяется приличным человеком, а потом бросает брата, и тому приходится одному есть, одному спать и платить по всем счетам. Он, конечно, благодарит, но никогда ничего не делал для Дэнни в благодарность.
«Какое мне вообще дело? – спрашивает себя Дэнни. – Нас разве что-то связывает?»
Конечно, они прожили бок о бок почти каждый час детства, выросли в одном городе и у одних родителей и даже когда-то искренне любили друг друга, но Элайджа каким-то образом вырос полной противоположностью брата.
«Тупой-тупой-тупой!»
Дэнни убирает пакетик с травкой в аптечку, а аптечку – в сумку Элайджи. Он не собирается рисковать и выбрасывать улики в мусоропровод. С его везением его может подстеречь на выходе из отеля carabiniere под прикрытием.
Нет, Дэнни вынужден сидеть на месте. И ждать, пока не вернется Элайджа. И тогда он на него наорет. Он много лет уже не орал. Но сейчас ему хочется орать.
Не успевает он успокоиться – не успевает он даже отойти от сумки брата, – как в замке поворачивается ключ. Он встает в полный рост. Ему плевать, сколько сейчас времени. Ему плевать, на каком сейчас небе Элайджа, отхвативший себе красивую иностраночку. Он ответит за то, что натворил. И никаким «спасибо» он на этот раз не отделается.
Дверь открывается. Дэнни тянется за уликой. Но входит не Элайджа, а Джулия.
– Слишком поздно? – спрашивает она. – Не хотела тебя будить, вот и взяла ключ, – она закрывает дверь.
– Где Элайджа? – спрашивает Дэнни. Неужели брат что-то почуял и решил держаться на расстоянии – например, постоять в коридоре?
– А, спит. Он забыл взять чистую одежду, а мне хотелось прогуляться. Вот и решила зайти сюда. Ты же не против?
– Нет… Да… Ладно.
Уже слишком поздно заправлять рубашку или поднимать с пола грязные носки. Джулия как будто ничего не замечает. Она направляется к сумке Элайджи, и Дэнни останавливает ее.
– Позволь мне, – говорит он, кладет аптечку Элайджи на подушку и достает снизу нужную одежду.
– Спасибо.
В голосе Джулии слышится какое-то напряжение. Неужели он чем-то себя выдал? Он, конечно, злится, но не хотел бы ее в это втягивать.
– Как мило с твоей стороны прийти сюда, – неловко говорит Дэнни. – Ну то есть, думаю, Элайджа пережил бы, если бы надел одно и то же два дня подряд.
– Я пришла не за этим, – Джулия отступила на шаг и смотрит ему прямо в глаза.
– А. – Дэнни держит в руках рубашку Элайджи. Он не знает, куда ее деть.
– Я пришла к тебе.
– О.
– Согласна, это полный дурдом. Пойду, пожалуй.
Джулия бросается не к той двери и чуть не впечатывается в шкаф. Потом понимает, что ошиблась, и кидается назад.
– Слушай, – начинает она, – я не хочу ничего усложнять. Ну… я понимаю, что все и так сложно. И я сама не знаю, зачем сюда пришла. Просто хотела увидеть тебя и посмотреть, что будет, если я к тебе зайду. Ну вот, я зашла, я выставила себя полной дурой, так что я пойду, а ты можешь забыть, что я вообще приходила.
Дэнни кладет рубашку Элайджи на кровать и рассматривает эту странную девчонку. И то ли он слишком зол, то ли слишком устал, то ли слишком удивлен, но он возражает:
– Никакой дурой ты себя не выставила.
– Нет, выставила.
– Я просто не понимаю.
Он хочет ясности. Он хочет услышать точное объяснение ситуации. Хотя и читает все в ее глазах.
– В смысле, насчет Элайджи?
– И это тоже.
– Не знаю. Он мне нравится. Правда нравится. Но сегодня в музее я подумала, что, может…
– Может?
– Когда я решила поехать в Италию, я поклялась себе, что не позволю себе упустить ни одной возможности. Понимаешь? – Дэнни кивает. – Понимаешь, – продолжает Джулия, – Элайджа не знает, что такое одиночество. А вот ты знаешь, и мне это нравится.
Она подошла немного поближе. Или это он сам шагнул вперед – он так запутался, что уже сам не понимает. Дэнни признается себе, что его тянет к ней. Он никак не мог такого предположить, но ничего не может с этим поделать. Она не в его вкусе, но он начинает сомневаться, так ли хорошо он знает свой вкус. Он слышит каждый ее вздох – и каждый свой. Еще один шаг – и будет уже слишком близко и в то же время слишком далеко.
– Я надеялась, что мы… ну то есть я хочу тебя, – произносит она. Он не привык к таким словам. К такому тону. Он подкупает: «Ты знаешь, что такое одиночество, и мне это нравится».