Обе фигуры в конце-концов были свалены и вместе с гербом сброшены на мостовую.
Герб утопили в Мойке.
После этого манифестанты перенесли свои действия во внутренние помещения посольства.
Оттуда при громких кликах были вынесены портреты Государя Императора и Государынь Императриц.
Вынесенные портреты Высочайших Особ были помещены на памятнике Императору Николаю Первому.
После этого в посольских комнатах начался форменный разгром.
В самый разгар разгрома к посольству на автомобиле прибыл новый петербургский градоначальник генерал-майор князь Оболенский со своим помощником генерал-лейтенантом Вендорфом.
Многотысячная толпа беспрепятственно пропустила их к зданию посольства, но разойтись решительно отказалась.
Все усилия градоначальника оттеснить толпу при помощи жандармов и полиции ни к чему не привели. Толпа все увеличивалась.
В первом часу ночи народом была занята вся площадь перед посольством, Исаакиевский сквер, Мариинская и Исаакиевская площади.
На место происшествия были вызваны пожарные.»..
Нет, положительно, сейчас не время все решать силой. Да и когда? Не на глазах же Catherine, в конце концов. Ну, ничего, придет час, свидимся еще. Внезапно он подумал о своей молодой жене. Девчонка-то оказалась молодец! И не пошевелилась во время всей сцены. Как сидела, так и сидит, как вкопанная, Может, из нее еще выйдет толк.
Между тем Николай, закончив целовать ручки Екатерине Михайловне, снова обратил свой взгляд на князя Кронберга:
— Смотри, князь! — он погрозил пальцем. — Без фокусов!
Затем он сделал совсем невероятное: открыл окно, высунулся из него, подтянулся и одним броском забросил свое тело на крышу вагона.
Глава 4. Необычный цирк
«Если вы есть — будьте первыми,
Первыми, кем бы вы ни были.
Из песен — лучшими песнями,
Из книг — настоящими книгами.»..
Легко сказать, да не просто сделать. Попробуй, отыщи девчонку среди многомиллионного населения империи. Поначалу Николка рьяно взялся за поиски: оббегал всю Москву, облазил все ее закоулки и сомнительные места, побывал во всех доходных домах, ночлежках и притонах. Заглядывал в такие места, которые и полиция без надобности не посещала. А кого он только ни опрашивал! Целая галерея разнообразных лиц прошла перед его глазами: монашки и гулящие, мамахи и попрошайки, дворники и лоточники, бандиты и фармазоны. Не раз рисковал он наткнуться на нож или заточку, да останавливали руку злодея внушительная комплекция парня и его серьезное напряжённое лицо.
Москва в те дни представляла собой взбудораженный улей. Со всех щелей повылазили записные патриоты, которые, тряся немытыми волосами, произносили пламенные речи на тему «Отечество в опасности». Вчерашние оппозиционеры перекрасились в монархисты и взахлёб демонстрировали верноподданнические чувства. Газеты пестрели пошлыми, впрочем, они всем казались остроумными, карикатурами на германского кайзера и австрийского цезаря. Ненависть к немчуре, «злобным тевтонам», зашкаливала. Кое-где полиция с трудом смогла предотвратить немецкие погромы. Усилилась подозрительность. Любой немец, будь он российским подданным в третьем поколении, сразу же брался под подозрение. Появились патрули, в которых безусые юнцы — вчерашние студенты, делая хмурый и серьезный вид, проверяли документы. Все чаще и чаще на улицах Первопрестольной можно было увидеть шагающие на запад колонны маршевых батальонов. «Соловей, соловей, пташечка…» — бодро вытягивали вчерашние мужички, отправляясь под пули и шрапнель неприятеля. Вся Москва окрасилась в серо-зеленые цвета. Вчерашний обыватель, профессор или чиновник, натянув сапоги, галифе, френч и фуражку, демонстрировал свою сопричастность ко Второй, как ее называли бойкие борзописцы, Отечественной войне. Особо отличились на поприще казенного патриотизма вчерашние земцы, а ныне, как их с издёвкой называли, земгусары[6].
Николаю, считавшему себя искренним патриотом, претил весь этот показной, нарочитый патриотизм. Ему казалась, что эта пена, которая непременно скоро схлынет и тогда проявятся подлинные чувства искренних людей. Тем более он привык любить Россию лично, беречь в себе это чувство, поэтому ему претили эти, невесть как возникшие, стадные инстинкты людской толпы. Еще он обратил внимание, что далеко не все поддались этому коллективному помешательству. Ему нравилось, что его новые товарищи по цирковой труппе вовсе не разделяют всеобщую эйфорию.
6