- Яновский, сроку тебе – до среды. Понял? И если ты снова попробуешь слинять…
Мешковатый толстопузый мужичонка, затравленно озираясь, попытался втиснуться между мягким уголком и холодильником. Не удалось.
Амбал два на два легко выцарапал его из угла и встряхнул за шкирку, как фокстерьер крысу, пробасил:
– Отвечай шефу, придурок.
– Я… я… я понял! – В голосе несчастного Яновского был такой ужас, что он даже зажмурился и зачастил: – Я всё понял, господа. Я всё понял. Я отдам…
Амбал ещё раз, для острастки, встряхнул жертву:
– От то-то же!
Лениво развалившийся на стуле господин в светлом элегантном костюме удовлетворённо хмыкнул:
– Пошли, ребята.
И пара «ребят», габаритами не уступающие амбалу, пошли к выходу. Трясущийся, как желе, хозяин квартиры на ватных ногах пошёл за ними. Ведь надо же закрыть дверь за незваными гостями. «Слава Богу, не нашли»…
И вот, когда впереди идущий «бык» уже распахнул перед шефом дверь в подъезд, господин в светлом костюме словно споткнулся:
– Ну-ка, тихо, парни… – Все разом смолкли и даже сопеть перестали. Господин чутко вслушивался в звенящую тишину квартиры.
Минуту ничего не происходило, потом из-за закрытой двери в спальню раздался какой-то неясный звук. Быки подобрались и достали из наплечных кобур оружие. Один из них абсолютно бесшумно подкрался к двери и мягко повернул ручку, заглянул в комнату и обалдело присвистнул. И было отчего.
На широкой смятой постели в бреду метался мальчишка. Именно его слабый стон и привлек внимание господина в костюме. От побоев лицо пацана было багрово-фиолетовым, тонкие запястья, перетянутые кольцами наручников, почернели и вспухли.
– Какого… – бык, открывший дверь в спальню, потрясённо замолк, глядя на выглядывающий из-под одеяла уголок простыни – бурый от засохшей крови.
Хозяину квартиры хватило секунды, что прочитать в серо-стальных глазах главаря рэкетиров свой смертный приговор. И он, не оглядываясь, ринулся в открытую входную дверь. Правда, через три ступеньки его сбили с ног и снова втянули в квартиру, слегка пристукнули, чтобы не дурил.
Господин в светлом костюме прикрыл на мгновение странно заблестевшие глаза, а потом принялся командовать:
– Суку в багажник! Пацана к Тёме! Стас, бери его. Поехали!
То, что мальчишку зверски били, а потом насиловали, и, похоже, не один день, стало понятно сразу, как только амбал попробовал взять его на руки. Всё постельное бельё под голым худеньким телом было пропитано кровью. Крови было много.
Мальчишка забился в могучих руках Стаса, пачкая дорогой костюм, и задушено полубезумно забормотал, пытаясь вырваться из мёртвой хватки телохранителя. Стас беспомощно заозирался – во что бы завернуть мальчишку, не в окровавленное же одеяло! И так тоже ведь нельзя нести по лестнице и двору.
– Глеб, а как…?
Хозяин раздражённо швырнул ему плащ, сдёрнутый с вешалки в прихожей:
– Быстрей давай! Малый же кровью изойдёт!
– Угум. – Стас уже завернул тоненькое тело в плащ. – Пошли.
Всю дорогу до госпиталя мальчик не переставал скулить и биться на коленях у Стаса.
Хозяин, по привычке севший на заднее сиденье джипа, брезгливо поглядывал на тонкие заляпанные ноги пацана.
И чертыхался – у абонента был отключён аппарат. «Блин, только б не на операции был».
Наконец, после сто двадцать пятого раза, в трубке прозвучало усталое:
– Да.
– Тём, ты нужен. Мы уже почти у тебя. Очень срочно, скажи готовить операционную. И реанимацию… Очень сильная кровопотеря.
– Опять огнестрел? – равнодушно.
– Не, Тём, тут… короче, сам всё увидишь.
На том конце тяжело вздохнули:
– Жду. – В трубке пошли короткие гудки отбоя.
Следующий звонок:
– Кто на посту? Денис? Ковальчук? Хорошо. Меня не будет. Целый день. Всё!
Ещё звонок:
– Паша, как приедем, в багажнике обезьяна. Его в подвал. На цепь. Не бить. Буду разговаривать сам. Ничего не давать! Всё!
И опять звонок:
– Нинка? В правом ящике возьмёшь пару пачек, отдашь Роме. Пусть он срочно привезёт их мне. Я у Тёмы.
Уже когда въезжали в ворота, у мальчишки горлом пошла кровь.
***
– Ну, рассказывай! – побелевший от гнева и усталости хирург пристально смотрел на нервно мечущегося старого приятеля. – Твои ребята чё, уже совсем с катушек слетели? Какая сука такое с пацаном сделала?
– Это не мои ребята!
– Да? – хирург поймал за лацкан приятеля, – а кто ж тогда?
– Я не знаю.
– Гл-е-еб, – у самого лучшего человека на свете темнеют глаза, – не зли меня!
Тёма гораздо меньше и тоньше широкоплечего мощного Глеба, но под пристальным взглядом умных усталых глаз громиле явно становится неуютно, и он начинает оправдываться, как школьник:
– Тём, я, правда, ничего не знаю. Мы его случайно нашли…
– Рассказывай давай.
– Короче… ты Яновского помнишь?..
***
Тёма слушал внимательно всю историю, морщился, как от нестерпимой зубной боли:
– Ну, примерно так я и предполагал. Только такой великовозрастный полудурок, как ты, и мог в такое дерьмо да с разбега влипнуть…– И надолго замолчал, завесив свои нереально яркие синие глаза длинными ресницами, обдумывая услышанное.
– Тём, – осторожно и жалостливо, – расскажи мне лучше, что с мальчиком.
Поволока в ярких глазах пропадает, и они снова становятся тёмными и злыми:
– Порван во все стороны твой мальчик. И сепсис у него, похоже, начался. И вообще всё хреново. Рёбра, пальцы переломаны, ожоги, не знаю, сигареты, что ли об него тушили, справа подколенные связки порваны, слева – паховые, почки отбиты, обезвоживание… проще сказать, чего нет. Блин, я не знаю, как такое вообще можно с ребёнком натворить. Какой же сукой надо быть, чтобы такое сделать… – Помолчал, тяжело вздохнул. – Надо будет ещё на заразу проверить…
– Какую?
– Какую-какую… Венерическую!
Тёма устало потёр виски, сглотнул:
– На нём вообще живого места нет! Как он только от шока не умер, хрен его знает… Короче, если он выживет – это будет чудом.
– Тём, – осторожно, – про меня ведь тоже говорили, что если выживу чудо будет… А ты меня собрал…
– Глеб, блин, ну что ты вечно ровняешь жопу с пальцем? Тебе тогда сколько было?
– Двадцать семь…
– Двадцать семь, а пацану, в лучшем случае, пятнадцать! И ты был здоровенным мудаком, а тут заморыш…
Тёма устало потянулся и прикрыл глаза:
– В интенсивке он пробудет дня три-четыре. Дальше будем посмотреть. Через пару дней можно будет спецов из микрохирургии звать – может ещё можно связки восстановить. – Он неуверенно глянул в мою сторону, – Ты как насчёт…
– Да зови ты всех, кого надо. Деньги будут!
Тёма с заметным облегчением выдыхает, а я ухмыляюсь по себя, неужто он и вправду решил, что я брошу мальчишку? Плохо ж ты про меня думать начал, старый приятель, правда, что ли забыл, что я своих не бросаю. Никогда не бросал, и начинать не собираюсь.
«Своих? Пацан уже твой?».
Мой. Он уже мой. Мы, блин, в ответе за тех, кого приручили. Или спасли. Что, в принципе, одно и то же. А за точность фразы не поручусь – никогда отличником не был.
Ещё раз старательно потянувшись и от всей души зевнув, Тёма выпроваживает меня из кабинета:
– Тады – всё, свободен. Я – спать! Две операции за сутки – перебор.
Да, перебор, особенно если учесть, что во время последней операции он простоял на ногах практически без перерыва больше шести часов.
– Тём…
– Что ещё?
– Ребята тебя отвезут.
И правда, ребята его отвезут, а Ромка по дороге ещё и в супермаркет завернёт. Так что, если Тёма, как всегда, денег не возьмёт, а он не возьмёт, злиться Наташке на приперевшегося в полпервого ночи мужа всё равно не придётся.
– Глеб… – уже уходя, спящий на ходу, Тёма вспоминает, – ты тут… поблагодари бригаду и реаниматологов… Угу?