И как гром среди бела дня – Тимоха звонил домой. А вечером у него заплаканные глаза и слова он цедит сквозь зубы.
Не понял, я чё, в чём-то провинился?
– Тимох, в чём дело?
– Ни в чём. – А глаза пустые и мёртвые.
– Тимош…
Я едва успеваю увернуться от тяжёлой хрустальной пепельницы, летящей мне в голову.
– Сволочь! Зачем?! Зачем ты это сделал?!
Да что такое-то?! В чём дело?! Чё за дурдом?!
А пацан не унимается – у него уже форменная истерика:
– Гад! Гад! Зачем?! Господи, за что?!
Анечка не может справиться с бьющимся в истерике мальчишкой. На мою зверскую гримасу она пожимает плечами. Понятно… она тоже не в курсе…
Пощечина обрывает вопли и ставит жирную точку в истерике. У меня ладонь горит, а вот мальчишку, похоже, переклинило…
На это больно смотреть: Тимоша сжимается в комочек, судорожно пытаясь свести ноги вместе, трясущимися непослушными руками прикрывает пах, в лице ни кровинки, только на щеке пламенеет отпечаток моей ладони, глаза зажмурены, губы побелели от страха.
– Не-е-ет… Не надо…Пожалуйста, не надо… Не трогайте меня… не надо… не надо…
Ёпт! Я всё же придурок, ведь психолог мне ясно сказал – ни в коем случае не проявлять по отношению к мальчику агрессию… Что ж я наделал?!
– Тимоша… Тимочка… Тимофей… – Мальчик шарахается от моей руки при попытке погладить по голове, словно от ядовитой гадины.
Анечка деловито готовит какие-то шприцы и попутно стучит себя кулачком по лбу.
Да знаю я! Виноват…
– Тимочка… – Попытки достучаться до затуманенного ужасом мозга ни к чему не приводят. – Тимофей…
Анечка долго не может попасть в вену, приходится крепко держать истыканную иглами тонкую руку. Тимофей ещё больше сжимается от этой боли. А я почти пропускаю момент, когда он теряет сознание.
– Тёма! – Бросаюсь к Синеглазке, как к родному. – Тёмочка, расскажи мне, что с Тимофеем.
У Тёмы что-то непонятное с лицом.
– Тимофей ещё не приходил в себя.
Это я и сам знаю.
– Тёма, а…
– Глеб, пошли покурим. – Он решительно тянет меня на лестницу.
Не успеваю ни закрыться, ни руку перехватить, когда щёку обжигает хлёсткий удар:
– Сволочь!
На автомате дёргаюсь ответить и тут же шиплю от боли в заломленной за спину руке – Стас взбешён не на шутку:
– Только дёрнись, с-с-ука…
Стас слишком хорошо знает своё дело – я даже выпрямиться не могу, малейшее движение, и рука будет выломана из сустава. От неожиданности хриплю:
– Ребят, вы чё?! Вы охренели?! Тёма?! Стас?!
– Ты хоть понимаешь, что ты натворил? – Тёму аж перекосило от злости и отвращения. – А я думал, ты – человек… – Он презрительно сплёвывает мне под ноги. – Отпусти его, Стас, ему хватит. Пошли.
Два удара по корпусу и один в зубы, и я ошалело мотаю головой, пытаясь встать с пыльного пола. На давно не мытый мрамор глухо шлёпается кобура, сверху бейджик и удостоверение с правом на ношение оружия:
– Я уволился. – Стас, не глядя, уходит. Красиво так, не боясь схлопотать пулю в спину.
Тёма кивает головой:
– Только попробуй ещё хоть раз подойти к Тимохе. Ты Стаса лучше меня знаешь. Потом не жалуйся.
Ничего не понимаю… и только, открыв рот, смотрю, как два самых надёжных человека в моей жизни, не спеша, уходят из неё.
– Глеб Францевич… Глеб, подождите! – Анечка, запыхавшись, несётся по больничному коридору. – Подождите!
Минуту она приходит в себя, пытаясь отдышаться и поправить халатик. А потом хватает меня за руку:
– Артём не прав! А ещё и Стаса втравил. Они же думают, что вы… – Анечка от души краснеет, – что вы…
– Что я пытался трахнуть Тимофея. – Устал. От тупизма окружающих в первую очередь.
– Ну… да. – Анечка краснеет ещё больше. Хотя куда уж больше… – Я говорила им…
Устало машу рукой:
– Тём всегда был упёртый. Ладно. – С силой тру виски – у Стаса отлично поставлен хук с левой, голова гудит до сих пор. – Что с Тимофеем?
– Тимошу сегодня переведут в палату.
– А сейчас-то он где?
– В интенсивке. – Не успеваю открыть рот. – Да, снова. Говорили же вам, что ему волноваться ни в коем случае нельзя.
– Я…
– Да я понимаю, что это не из-за вас, а из-за Валентины. Так вот… придёте часам к пяти, с кардиологом поговорите. Александр Альбертович очень грамотный специалист. Он даст необходимые рекомендации. Больше пока Тимоше ничем не поможешь.
Ловлю Анечку за руку:
– Тём…тебя…
Она отмахивается:
– Знаю! – Упрямо поджатые губы и непримиримость во взгляде. – Но после такого… я ещё сто раз подумаю. Ну всё, я побежала.
Снова едва успеваю поймать Анюту за руку:
– Спасибо.
Она пожимает плечами:
– Да пока не за что. Не забудьте – в пять часов!
Ну, в пять, так в пять… Подумаешь, встречу перенести придётся. Заказчики могут и подождать!
***
Следующие четыре часа прошли, как в тумане. Перво-наперво извиниться перед фрицами и попросить о переносе встрече в связи с «ну очень чрезвычайными семейными обстоятельствами». У начальника вообще всегда много дел, а тут, как прорвало всех – бумаги на подпись, разобраться с юристом о правомерности применения оружия при охране клиента, надавать по башке зарвавшейся бухгалтерии и т.д. и т.п.
Спасибо Роме-референту – половину всей этой головной боли с чистым сердцем можно сгрузить на него – он мужик старательный и исполнительный. И грамотный. А ещё – очень честный. Когда он только появился у меня восемь (мать моя женщина! восемь лет уже прошло!) лет назад я всё ждал подвоха, гадости или подставы и наказал своим верным ребятам присматривать за ним повнимательнее. Балбес!
А потом Рома как-то подошёл ко мне и прямо спросил:
– Глеб Францевич, у вас какие-то вопросы к моей работе? Я вас чем-то не устаиваю?
И очень подробно и аргументировано объяснил, почему ему невыгодно меня продавать. Пришлось извиняться…
А в голову долбится «Как пацан, что с ним?».
А ещё старательно затаптываемая подлая мыслишка про «отомстить». Козлы, да как им только в голову могло такое прийти?! Ладно Стас с его низким лбом и примитивными инстинктами, но Тёма… Тёма, который меня знает половину своей жизни и за которого я всю жизнь врубался! Гадёныш! Увижу, придушу голыми руками!
Нет, работать сегодня конкретно не получится. На хрен всех!
Со злостью плюхнулся в своё большое шефское кресло, дёрнул верхний ящик стола.
Сигарет не было.
Мля-я-я, да только ж вчера сам пачку «Captain Black» шоколадного сунул!
Чувствую, что начинаю звереть:
– Я… я щас… Нинка! Твою мать!
Секретарша влетела аж зелёная.
– Да, Глеб Францевич? – Она и так сегодня старалась не попадаться мне на глаза и даже дышать в моём присутствии забывала. А сейчас и вовсе обмерла, как кролик перед удавом.
Дурища чёртова, я ж тебя счас…
– Где сигареты?
– Я убрала… Вы ж сами…
– Я что – просил их убирать?!
– Но Артём Алекс…
Вот теперь точно – писец!
– Какой на хрен «Артём Александрыч»?! Ты чё, – девка шарахнулась от моего рыка в сторону, – тебе кто зарплату платит?!
– Но Вам же…
– Пшла! И чтоб я тебя больше не видел! Уволена на хрен!!!
– Но…
Нинка едва успела выскочить за дверь, когда я схватился за красивую такую хреньку на столе, пресс-папье называется, тяжёлая вещица…
В кабинет вплыл Рома, не торопясь, спокойно, подошёл, молча протянул руку. Обалдев от такого, я молча отдал ему пресс-папье. Так же молча, Рома потянул меня за руку из кресла, поправил на мне галстук, одёрнул пиджак, подтолкнул к комнате отдыха.
– Хорош истерить, иди умойся, припадошный.
Нет, Ром, конечно прав… Но, блин, не так же бесцеремонно! Я ж, блин, шеф!