Тёма сладкоежка. Это я без мяса не могу, а ему шоколадка дороже всего на свете. И поэтому вместо хорошего ресторана мы сидим в кондитерской и лопаем пирожные с чаем.
Странно, наверное, мы выглядим со стороны – интеллигентнейший тоненький Тёма в прикиде а-ля «свободный художник», и я – большой и широченный в цивильном. А на столике между нами чайничек, сахарница, лимон и куча пирожных. Кустодиев, «Купчиха за чаем», мля. Самовара не хватает.
– Глебушка, а найми ему тренера. У него же сердце барахлит, вот и пусть тренируется, крепче будет.
– И какого?
– Ну-у-у-у… у тебя ж в доме бассейн есть, значит, по плаванью…
– Угу, по синхронному.
Тём хрюкает в свою чашку:
– Балбес! Всё бы тебе смехуёчки… – Потом становиться абсолютно серьёзным. – Глеб, ему действительно занятие нужно, иначе он сам себя загрызёт.
– Ладно, с этим решу… – Морщусь, как от зубной боли: – А вот что с этими… делать?
– С кем? – Мгновенное понимание. – А ничего. Сами сдохнут. А ваще, пусть живут и мучаются.
– Так нельзя… их наказать нужно…
Тём лишь качает головой:
– Ты слово Тимофею дал…
– Как дал, так и обратно возьму… – резко отпихиваю от себя тарелочку с недоеденными пирожными – меня уже тошнит от сладкого, и вообще, я хочу нормальную свиную котлету, а от вида бело-розово-карамельного мне всегда было дурно.
– Так нельзя… – Тёма всё так же сосредоточенно сгребает ложечкой розочки с очередного кондитерского шедевра. – Ты слово дал.
– Дал… – тяжким вздохом.
Несколько минут сидим в полнейшей тишине. Я – обдумывая перспективы совместного с Тимошей сосуществования, а Тёма – сосредоточенно и методично поглощая сладкое великолепие.
Встряхнувшись, потягиваюсь:
– Доел? Пошли тогда.
– Глеб, а…
– Можно! – Улыбаясь смотрю, как Тём густо краснеет.
– Ну, тогда немножко, ладно?
– Ладно… только быстрей давай… – Делаю большие глаза официантке, изображая в воздухе лист бумаги. Она понятливо кивает – сейчас принесут счёт.
– Угу. – Тём уходит к стойке выбирать пирожные «на вынос».
Вдруг ловлю себя на мысли, что сижу и глупо улыбаюсь. Сластёна… И губы, как вишенки… А ещё откуда-то в голове вертится невероятное «А он такой…».
Писец!!!
Мда.., дорогой Глебушка, крепко же тебя по темечку приложили, и не один раз,… если последствия сказываются до сих пор. Так… быстренько вздохнул поглубже, пнул побольнее и выкинул всякую хрень из головы!
Почти получилось.
Тём подходит к столику с двумя коробками, перевязанными ядовито-розово-фиолетовыми ленточками.
– Вторую кому?
Тём пожимает плечами:
– Тимофею… кому ж ещё.
Вздохнув, лезу за кредиткой.
***
Тимоха начал осваиваться в доме – его робкие поначалу вылазки из комнаты становятся всё смелее. Он учится улыбаться моим парням и домомучительнице, уже без страха протягивает свою узкую ладошку Стасу и Роме, заглядывает на кухню, солидно интересуясь «а что у нас на обед?», ему нравится обедать за одним столом с пацанами из охраны. Теперь его неуверенные шаги и тихое постукивание трости можно услышать в любом уголке дома.
Чаще он, правда, всё так же просиживает в коляске в своей комнате у окна, морщась от непонятной мне боли и поглаживая кончиками пальцев уродливый шрам на скуле. Когда я первый раз увидел этот его отсутствующий взгляд в окно, мне почему-то стало страшно. Тём меня успокоил и объяснил, что Тимоше пока сил не всегда хватает на пешие прогулки, да и сердечко у него барахлит… Ну, я не в претензии, ещё бы не барахлило – после такого-то. Тёма сказал – не торопить. Понемногу очухается. А Тёме я верю. Больше, чем самому себе. И если он сказал, что всё будет нормально, значит, оно и будет всё нормально.
Но больше всего он любит бывать в зимнем саду и библиотеке.
Глядя на меня, с моим квадратным подбородком и разбитыми надбровными дугами, мало кто может подумать о том, что в моём доме может быть библиотека, тем более такая хорошая и тщательно подобранная, и что я люблю читать. И вовсе не фантастику с детективами. Тем не менее, это чистейшая правда – книги я люблю, уважаю и очень ценю. С недавних пор, с подачи одного моего знакомого, я серьёзно занялся скупкой книжных раритетов и теперь слава «фронтиспис» и «экслибрис» для меня уже не заумь, а вполне конкретные книжные понятия… А теперь всем этим великолепием заинтересовался Тимофей. Чему я рад, признаюсь.
Он поправляется. Понемногу, крохотными шажками, но дело идёт на лад. До полного выздоровления, душевного в особенности, ещё ой как далеко, но всё же…
Пусть читает. Или золотых рыбок в пруду кормит. Или лимоны с мандаринами в кадках рассматривает. Всё что угодно, лишь бы не этот пугающий отсутствующий взгляд.
Чёрт, а ведь я был женат, но никогда раньше и не подозревал, что это так хорошо, когда тебя ждут дома. Уже немало раз ловил себя на том, что ближе к вечеру начинаю поглядывать на часы, считая минуты до того момента, когда с чистой совестью можно будет отложить дела на завтра. И откуда это нелепое желание заскочить в кондитерскую, чтобы можно было потом порадовать своё русоволосое чудо вкусненьким? Когда, сидя в машине, глупо улыбаешься и прикрываешь глаза, представляя, как навстречу тебе ковыляет неуверенно улыбающийся человечек, для которого ты готов горы свернуть. Так тепло, когда видишь эти сияющие глазёнки и растрёпанную сильно отросшую русую гривку. И мягкая лапа тихонечко сжимает глотку, не давая вздохнуть, заставляя биться сердце чаще. Особенно, когда он вот так, как сейчас, стоит, уткнувшись горячим лбом тебе в грудь. Это так… правильно… и абсолютно не фальшиво.
У нас уже выработался определённый вечерний ритуал со встречей и неспешным ужином. Потом я немного работаю у себя в кабинете, а Тимоша читает, привалившись к моей ноге узенькой спиной. Иногда он задрёмывает на своей скамеечке, и тогда становится видно, что ему больно – он постанывает во сне и морщится. Я легонько тормошу его, и мы идём пить чай. Тимофей оказался не меньшим лакомкой, чем Тёма, и поэтому в доме не переводится сладкое. Пока он плещется в ванной, я быстренько ополаскиваюсь в душе. Одеваюсь в пижаму сам, хотя всю жизнь спал в трусах, а с бабами так и вовсе голышом (мне почему-то неловко перед Тимошей за своё, словно напоказ, могутное тело), помогаю малышу одеть мягкую пижамку и тёплые тапочки из козлинки. А потом мы долго сидим в большом кресле перед камином – я бездумно смотрю в огонь, отдыхая от дневной нервотрёпки, перебирая мягкие прядки, а Тимоша рассказывает о происшествиях в доме и прочитанном за день или просто дремлет у меня на коленях, доверчиво прижимаясь щекой к груди.
С тех самых пор, как выяснилось, что рядом со мной он спит спокойнее, я перебрался к нему в спальню. Тимочка не стал возражать. Ему вообще нравиться прижиматься ко мне, он словно бы прячется, пытаясь отгородиться мной от мира. А я и рад. Хоть Тёма и хмурится.
Иногда мне становится страшно. Стоит лишь на мгновение представить, что я тогда поддался бы на Стасовы уговоры, что он с ребятами и сам прекрасно справится, и не поехал бы на квартиру Яновского. Или что я не услышал бы тогда тихого стона Тимоши. Или он умер бы у Стаса на руках. Или Тёме не удалось бы остановить кровотечение… Они, эти тысячи «бы» – липкий страх, склизкими щупальцами залезающий под тёплое одеяло, ночной кошмар, который выматывает не хуже двухчасового спарринга, мои личные демоны, потрошащие душу.
Но всё это проходит, стоит Тимоше шевельнутся во сне, притиснуться ближе.
Вот и теперь, он сопит под боком, обхватив меня поперёк груди своей слабенькой лапкой и тычась носом мне в подмышку. И первый раз в жизни я чувствую, что этот огромный нелепый дом, который был в своё время отобран у конкурента за долги, и который я раньше не очень-то жаловал за его вычурность и ледяное великолепие, мой и что меня здесь ждут.