Выбрать главу

Только поднялся, уловил лязг железа, надрывный гул моторов. Сомнений не оставалось: немцы начали штурм северных высоток.

Млынский отдал по цепочке команду приготовиться и поспешно направился в свой окоп, подготовленный для него на самом гребне высотки. Он был связан с другими окопами, хорошо замаскирован. Добравшись, майор припал к биноклю. Он зная, что ночью бойцы сделали завалы там, где могли появиться и пройти танки, и, насколько правильно он определил, как раз в местах завалов надрывно ревели моторы, а над лесом появилась синяя дымка, характерная для перенасыщенной горючей смесью. Похоже было на то, что танки встретили серьезное препятствие и не могли преодолеть его с ходу.

Донеслись оглушительные взрывы. Это вступили в поединок с танками подрывники.

Вот появился сначала один, затем второй и третий танк у ближайшего к Млынскому завалу. Встретив на пути завал, они откатились назад, а потом, взревев, опять ринулись на штурм. Майор отчетливо видел, как задымился один и другой танк. Он не слышал, как разрывались на танках бутылки с горючей жидкостью, но отчетливо представлял, как решительно действовали бойцы.

Потеряв надежду преодолеть завалы, танки отошли и открыли огонь по высоткам. Под прикрытием огня к высоткам побежали эсэсовцы. Упирая в животы автоматы, они беспорядочно стреляли. Высотки не отвечали. Только у самого подножья эсэсовцев встретил дружный пулеметный огонь. Сигналом была зеленая ракета, выпущенная Млынским. За пулеметами ударили пушки. Немцы несли большие потери, но одна волна эсэсовцев сменялась другой, другая волна – третьей. Это была одна из тех атак, которые называются психическими.

Немцам удалось засечь огневые точки отряда, и они перешли к прицельному огню. Появились убитые и раненые. Особенно опасным стал огонь танков, бивших с места. Подрывники до них уже не могли добраться. Нужно было принимать какие-то срочные меры. Млынский подозвал связного, приказал пробраться к политруку Алиеву, действовавшему на правом фланге, и передать ему приказ: выкатить две пушки и прямой наводкой ударить по танкам.

Мучительно шло время. Минута казалась часом. Немецкие танки бьют по позициям отряда, а он пока ничего не может сделать.

Млынский увидел, как бойцы выкатили орудие, расчет уже занял свои места, но тут один из танков резко рванул вперед и всей многотонной громадой навалился на орудие. Весь расчет погиб. И все-таки танк загорелся. Это второе орудие ударило по танку прямой наводкой и подожгло его. Стальная громада завертелась на месте, вспыхнула факелом, затруднив действия остальным танкам.

Оценив обстановку, артиллеристы, которыми командовал политрук Алиев, сменили позиции и с нового удобного места прямой наводкой продолжали бой с танками. Запылало еще два танка. Тогда вновь во весь рост поднялись эсэсовцы и пошли в очередную психическую атаку. На этот раз, несмотря на большие потери, гитлеровцам удалось приблизиться к окопам. В ход пошли гранаты. Но их было очень мало – Млынский хорошо знал это, и по цепочке отдал команду быть готовым к рукопашной схватке. Но гитлеровцы уже дрогнули и начали беспорядочно отходить.

Млынский выскочил из окопа.

– За советскую родину!.. Бей фашистов!..

Командиры и бойцы перекинулись через бруствер и устремились за убегавшими гитлеровцами, расстреливая их в спину.

Пытаясь спасти свои части от полного разгрома, немецкое командование повернуло танки в обход высоткам, но с противоположной стороны они были защищены болотами. Головной танк с ходу угодил в болото. Ему на помощь пришел экипаж следовавшего за ним танка. Уже зацепили тонущий танк тросом, но тут подоспели моряки. Никто из танкистов не ушел.

Остальные танки попятились подальше от опасного места. Штурмовать высотки со стороны болот уже не решились. Прекратились атаки на высотки и с той стороны, где были главные силы отряда.

Победа не давала права на отдых. Нужно было подобрать раненых, оказать им помощь. Нужно было подобрать погибших, а в этом бою красноармейцев погибло не мало…

На рассвете фашистские бомбардировщики отчаянно бомбили северные высотки, но отряда Млынского там уже не было: он ушел в район топей Черного леса, захватив богатые трофеи – пулеметы, минометы, автоматы, боеприпасы.

– Гитлеровцы учат нас воевать, – шутил Серегин, вооружившись немецким автоматом.

– А мы должны отучить их воевать, – заметил майор. – Раз и навсегда!..

13

Полковник Куликов возвратился из штаба армии в Особый отдел, тут же собрал старших командиров и сообщил о поручении командарма.

– Я думаю, – сказал он, – задание по плечу только оперативной разведывательной группе. Опыт заброски за линию фронта таких чекистских групп у нас уже есть. В группе должен быть радист, разумеется, опытный, способный самостоятельно установить и устранить возможные неполадки рации, подрывник, конечно, бывалый и несколько разведчиков, также толковых и смелых. Такие товарищи у нас найдутся. Группу надо сформировать в крайне сжатый срок. Хотелось бы услышать ваше мнение, кому мы поручим формирование опергруппы?

– Капитану Афанасьеву, – не задумываясь, предложил Лобанов, заместитель Куликова.

– Почему именно ему?

– Афанасьев уже несколько раз забрасывался за линию фронта, задания выполнял безупречно, – пояснил Лобанов. – Наш лучший разведчик.

Его дополнили:

– Отлично знает немецкий язык, – читает, пишет, а говорит как истый берлинец.

– Быстро ориентируется в обстановке.

– Умеет владеть своими чувствами.

– Холост…

Куликов внимательно слушал. Знать и учитывать мнение ближайших помощников уже давно стало для него необходимостью, подтвержденной жизненным опытом. Когда-то он работал секретарем райкома партии в районе, который долгое время был отстающим. Многие секретари свернули там себе шею. Ему тоже прочили незавидную участь, но район, правда, не сразу, стал в числе передовых. И до сих пор он уверен, что секрет очень простой: его предшественники лишь командовали, он же по важнейшим вопросам всегда советовался с активом. Коллективная мудрость – вот что обеспечивает успех! Как помогает она ему и сейчас в его сложной работе военного контрразведчика, руководителя Особого отдела армии. Афанасьева он знал хорошо. Был убежден, что он справится с тяжелым заданием. Был уверен, что товарищи назовут именно этого человека. Его и назвали. Все. Единодушно. Значит, не ошибся в выборе.

Куликов погасил окурок в пепельнице – гильзе от сорокапятимиллиметрового снаряда, одобряюще сказал:

– Согласен с вами. Во главе группы поставим Афанасьева. Только ему надо помочь в подборе людей.

– Это конечно!..

Нарастающий гул вражеских самолетов, последовавшие вскоре взрывы сброшенных бомб – одна из них разорвалась, видимо, где-то совсем недалеко от блиндажа – заставили насторожиться. Куликов отпустил сотрудников, отдал распоряжение по полевому телефону срочно найти старшего оперативного уполномоченного капитана Афанасьева и передать, чтобы он немедленно явился в Особый отдел.

В условиях непрерывных боев выполнить распоряжение оказалось далеко не просто. Афанасьев предстал перед Куликовым лишь спустя несколько часов.

Полковник выслушал доклад. Внешний облик капитана располагал к себе. Высокий, подтянутый. Густые черные волосы зачесаны назад. Большой лоб, серые с грустинкой глаза и широкие вразлет брови придавали ему, скорее, вид ученого, нежели военного. "Ну, что же, – рассуждал Куликов, – разведчику это кстати. Он даже докладывает, как штатский. И это хорошо".

Куликову нравился Афанасьев. Даже в суровой, боевой обстановке человек не теряет своего обаяния. Такое не приобретешь, оно врожденное…

– Садитесь, товарищ Афанасьев, – предложил Куликов. – Командарм дал нам очень ответственное задание. Выполнять его будем хотя и на нашей территории, но теперь уже в тылу противника. Не в одиночку. Нужно создать боевую разведывательную группу. А во главе ее поставить опытного, смелого разведчика.

Полковник Куликов, как всегда, смотрел прямо в глаза собеседника. Глаза не обманут. Научно или ненаучно это, Куликов не знает, да и не в этом дело. Только по опыту работы с людьми уверен, что глаза многое могут подсказать. Опыт многолетний, с ним нельзя не считаться. Все это думал про себя Куликов, стараясь отмести всякую мистику из своего умения распознавать душу человека по глазам. Может, "душу" громко сказано, лучше – чувства, настроение?