— Не переживайте! — сказал я. — Пожалуйста, не переживайте! Я всё понимаю. Это может случиться со всяким.
— Ты так думаешь? — Он оторвал руки от лица и посмотрел на меня.
— Да, — сказал я. — Вот у меня был случай с кошкой. — И я рассказал, как наступил кошке на хвост.
— М-да, — сказал он. — Возможно, ты прав. Да-да, ты прав. Ты, оказывается, умница. Ты никому об этом не говорил?
— Нет, — сказал я. — Зачем?.. Вы не беспокойтесь.
— Спасибо! — сказал коммерческий директор. — Ведь ты же видишь, что я на самом деле не такой уж плохой. Правда?
— Правда, — сказал я.
— Нет, не правда! — сказал коммерческий директор. — Мне нет оправдания. И как я мог это сделать?! Когда-нибудь ты об этом расскажешь и будешь прав.
Он так сокрушался! Он обхватил голову руками и покачивался.
— Пожалуйста, не переживайте, — сказал я. — Я никому не скажу. Ну, раз такое случилось, то постарайтесь забыть. Вот со мной однажды было…
Я рассказал, как мы с Толиком Сергиенко выманили двадцать копеек у Славика Уточкина. Этот Славик совсем ещё малыш. И такой чудной! Встретит тебя и обязательно спросит: «А ты катался на машине?» Он всё время о машинах думает. И тогда он нас спросил: «А вы катались на машине?» Мы сказали: «Катались, и тебя сейчас покатаем». Толик посадил Славика на плечи и стал гудеть, как машина. Он его провёз по улице. А потом я провёз. После этого мы ему сказали: «Ну вот, мы тебя покатали, плати за проезд». Славик задумался, а мы испугались, что он не отдаст двадцать копеек, разжали ему пальцы и забрали монетку. Славик ничего не сказал, он только грустно смотрел нам вслед — я два раза оборачивался. И зачем? Лучше бы мне не видеть, как он на нас смотрел.
Я всё это рассказал коммерческому директору, а он кивал и говорил, что очень хорошо меня понимает.
— Вот так и у меня получилось, — говорил он. — Само.
— Само, — сказал я. — Просто непонятно, как это получилось.
— Непонятно, непонятно, — кивал он.
И хотя мы с ним так болтали, мне было не по себе. Я жалел, что начал этот разговор.
Коммерческий директор взял секундомер, и мы вышли на улицу. Я старался не встречаться с ним глазами.
— Ну что, на тысячу? — спросил он.
Я кивнул.
— Беги по правой стороне, — сказал он. — Возле газетного киоска свернёшь, добежишь до гастронома, а потом обратно.
— И это тысяча? — спросил я.
— Не сомневайся. Сам отмерял. Я ведь тоже когда-то бегал. На старт!
— А откуда? — спросил я. — От дерева или от фонаря?
— Ах да, — сказал он, — от фонаря. На старт!
Люблю бегать. Если у тебя хорошие ноги, то шлёпать ими по земле одно удовольствие. Они послушны, как дрессированные лошади, и им очень хочется показать, на что они способны. Они мелькают, выкаблучиваются, задаются; им кажется, что они самые быстрые на свете. Но это до тех пор, пока они не устанут. После этого они уже не такие задорные, они уже трудятся посерьёзнее, напрягаются, только что не кряхтят.
Когда я начал бег обратно от гастронома, им уже было не до форсу, они уже ступали не на носки, а на всю ступню и их уже надо было понукать. Теперь я уже начал посматривать по сторонам и заметил, что на меня обращают внимание. Две девчонки выбежали из магазина и прыснули; какой-то малый в окне трамвая показывал мне, чтобы я догонял трамвай. Я понял, какой у меня дурацкий вид.
И вот тогда я вспомнил, как дружок коммерческого директора на пляже говорил о толстячке, который сначала, когда его били мячом, не плакал, а заплакал потом. Значит, коммерческий директор меня не первого лупил! Так почему же он говорил, что тот день был самым тяжёлым в его жизни, что он всю ночь после этого не спал? Притворялся!
Потом мои родители и Мила говорили, что я совершил нелепый поступок. Кто так поступает? Я не вернулся к коммерческому директору: повернулся и медленно пошёл в другую сторону.
Со мной такое бывает: вдруг человек, которого я считал хорошим, кажется мне уже совсем никудышным.
Однажды я подружился с Венькой Семёркиным из нашей школы. Я тогда учился в четвёртом «Б», а он — в четвёртом «В». Два дня мы с ним дружили, и я эти два дня после занятий до вечера у него торчал. Мне казалось, что он славный парень. Но на второй день, когда я от него возвращался домой, я вдруг подумал, что он гад, и больше уже к нему не ходил. Этот Венька в самом деле неважный человек: всё время он предлагал меняться. Мы ремнями поменялись, авторучками, но так уж получилось, что его авторучка не писала, а ремень был совсем старый. Если б у меня был старый ремень, я б его не стал кому-то всучивать. Разве это по-товарищески?