— Так ты их забери, пригодятся.
— Ничего, обойдусь.
— Мы тебе поможем нести, бери.
Вокруг неподвижно стоят военные. У них взволнованные лица.
— Идите прямо по платформе, — говорит один из офицеров. — У выхода вас ожидают машины.
Трубач играет песню «Самбр и Маас». Бывшие заключённые проходят между шеренгами молодых солдат, которые отдают им честь.
— Неужели всё это ради нас? — спрашивает у Робера Рэймон.
— Как видно.
У вокзала перед оградой толпятся сотни людей; у большинства глаза полны слёз. Они ищут своих близких. Полицейские наводят порядок. Прибывшим всё кажется необыкновенным.
— Да здравствует Франция! — кричат в толпе. Бывшие заключённые проходят, подняв головы.
— Бедненькие, бедненькие мои, — рыдает старушка. Парижане вглядываются в проходящих, надеясь увидеть знакомые лица.
А приехавшие идут вперёд. Они поражены, как будто попали в новый мир.
— Мама!
Один из бывших заключённых роняет картонку, которую держал под мышкой. Прорывая цепь охраны, он бросается к седой женщине.
— Странно, все плачут, — замечает сосед Рэймона.
— Никто из вас не видел Пьера Порталя? — спрашивает какая-то женщина.
— Жака Треба? Люсьена Маршаля?
И со всех сторон сыплются имена и фамилии. На тротуаре мужчина хватает Робера за руку и показывает ему снимок.
— Это мой сын, вы его не знаете? Парижские автобусы стоят на мостовой.
— Возьмите себе, — говорит какая-то женщина Рэймону и протягивает ему букетик ландышей.
Бывшие заключённые проходят к автобусам. Их окружают парижане.
— Есть среди вас такие, у кого нет семьи? — спрашивает дрожащий голос.
— У него вот не осталось близких, — указывает Робер на одного из своих товарищей. — Его родителей и двух сестёр убили в Освенциме.
— Я его приглашаю к себе.
Кондуктор автобуса угощает всех папиросами. Это его недельный паёк.
— Слушайте, ребята, говорят, что нас везут в гостиницу «Лютеция».
— Здорово! Там помещалось гестапо.
Каждый пассажир в автобусе, в котором едут Рэймон и Робер, выражает радость по-своему. Пение. Крики. Восклицания.
— Представляешь себе, — рассказывает один, — какой-то старичок во что бы то ни стало хотел мне дать пятьсот франков.
— А мне всунули в руку банку сгущённого молока.
— Сена! Вот Сена!
— Да ведь это Париж!
— Париж! — повторяет кто-то сдавленным голосом.
— Смотри, узнаёшь башню?
— Ещё бы!
Автобус едет по бульвару Сен-Жермен.
— Видишь кабачок, вот тут у меня было первое свидание с Жеженом.
Некоторые прохожие снимают шляпы.
У входа в гостиницу «Лютеция» толкотня. Не успел ещё Робер выйти из автобуса, как его уже спрашивает какая-то женщина:
— Не знаете Мишеля Лурье?
— Мишель, а дальше?
— Лурье.
— Нет, мадам, его нет с нами. В каком он был лагере?
— Не знаю.
— А Поля Леви? — спрашивает другая. — Он был в Маутхаузене.
Робер вспоминает молодого еврея, которого эсэсовцы сбросили со скалы в каменоломне. Он безжизненно распластался на камнях. Его фамилия была Леви.
— Нет, мадам, я его не знал.
Вокруг Реймона уже образовалась толпа.
— Вы уверены, что он умер? — спрашивает девушка.
— К сожалению, да.
— А вы его видели мёртвым? Видели его могилу?
— Нет.
— Может быть, вы ошиблись? У моего брата было железное здоровье. Он был спортсменом. Он не мог умереть от простуды. Он, наверно, выздоровел.
— Да я же вам говорю, что нет.
— Но ведь его арестовали всего десять месяцев тому назад. Он был полон сил.
— Она мне не верит, — говорит Рэймон, видя, как девушка подходит к другим.
— О ком она?
— Он был служащим метро. Возвращаясь с работы, он потерял сознание. Тогда его прямо отправили в крематорий вместо лазарета.
— Ты рассказал правду сестре?
— Не хватало рассказать ей, что его сожгли живым. Робер с трудом вырывается из толпы женщин, которые протягивают ему фотокарточки.
— Стройтесь, — кричит кто-то. — Наша очередь.
В залах «Лютеции» — полно. Утомительные формальности.
— Вот те на! Такая же волынка, как и в лагере, — говорит насмешливый голос.
— Потише, пожалуйста, — кричит молоденький офицер, сидящий за столом. — Ничего не слышно.
— Идёмте со мной, — любезно приглашает пожилая женщина. — Пока что мы раздадим вам пайки.