Литейщики, пилоты, слесаря
Сливали свой товарищеский говор,
И песни их, точнее хрусталя,
Сменяла буря стали лозунговой.
Но вещая тревога уже свила гнездо в душе поэта, и стихи о форте Дуомон словно предвещают трагическое поражение Франции в 1940 году:
Нет, не хотел бы надпись я прочесть,
Чтобы в строках, украшенных аляпо,
Звучало бы: «Почтите мертвой честь —
Здесь Франция стояла! Скиньте шляпу!»
Многими тысячами жертв заплатила прекрасная страна за предательство петенов и лавалей.
Тихонову ни на мгновенье не изменяет исторический оптимизм, и «Статуя самофракийской победы», «У маяка», «Возвращение», наконец, весь этот напряженный поэтический цикл проникнуты утверждающим победоносным чувством.
Угасает запад многопенный,
Друга тень на сердце у меня,
По путям сияющей вселенной
Мы пройдем когда-нибудь, звеня.
Участник Парижского конгресса в защиту прогресса и мира, вдумчивый свидетель нарастающих событий, борец и поэт возвратился из-за рубежа с тенью друга на сердце. Этот Друг в предстоящей великой войне стал героем Сопротивления вместе с советским солдатом, сломившим хребет фашизму.
А большая война уже была на пороге. К ней Тихонов пришел через преддверие финской кампании, отразившейся в его книге «Палатка под Выборгом». Но вовсю развернулся мужественный тихоновский талант в жестокую блокадную пору, в годы Великой Отечественной войны. В ноябре 1941 года Тихоновым была создана поэма «Киров с нами». Впечатление от ее публикации было огромным. Ее читали солдаты на всех фронтах от Баренцева до Черного моря. Ее твердили наизусть в глубоком тылу. Для всех она стала живым свидетельством несгибаемой воли ленинградцев. Дочитав поэму до конца, каждый заново убеждался: «Врагу в Ленинграде не бывать!» И снова повторялись слова: «Пусть наши супы водяные, пусть хлеб на вес золота стал, мы будем стоять, как стальные, потом мы успеем устать». А в советскую классику вошли строки:
Домов затемненных громады
В зловещем подобии сна,
В железных ночах Ленинграда
Осадной поры тишина.
Но тишь разрывается воем —
Сирены зовут на посты,
И бомбы свистят над Невою,
Огнем обжигая мосты.
Под грохот полночных снарядов,
В полночный воздушный налет,
В железных ночах Ленинграда
По городу Киров идет.
Счастье познакомиться с Тихоновым мне выпало именно в те годы. Знакомству предстояли различные обстоятельства, и, выпади хоть одно из них, ему бы не состояться. Наша 2-я Ударная армия прорывала блокаду со стороны Волховского фронта. Я работал тогда корреспондентом-организатором армейской газеты «Отважный воин». Газета Ленинградского фронта «На страже Родины» все время посылала к нам своих лучших сотрудников. Они должны были рассказывать Питеру о наших боях за город. Среди них наиболее желанным для меня был Сократ Кара-Демур. Эту редкостную фамилию, напоминавшую восточный титул, носил молодой офицер, стройный, подтянутый, ясноглазый. Да, ясноглазый, хотя глаза у него были темные, а это редко сопрягается с ясностью. Но душа у Кары, как я звал своего нового знакомца, была такая прозрачная, что глаза перенимали это качество. Был он несколькими годами старше меня, но это не мешало установившейся дружбе, хотя придало ей некоторый путеводительский оттенок, очень помогший мне в дальнейшем. По национальности Кара был курдом. Он любил называть себя последним огнепоклонником и в порядке самохарактеристики цитировал определение старого энциклопедического словаря: «Курды злы, мстительны и жестоки». Нечего говорить, что он был прямым опровержением этих качеств. Удивительно доброжелательный человек был Кара. Его доброжелательность распространялась на мои стихи, которых я сочинял тогда без счета. Поэзию он знал превосходно, и я до сих пор подозреваю, что когда-то стихи ему тоже были сродни. Естественно, в наших разговорах мы касались всего круга тогдашних поэтических проблем. Война их выдвигала в не меньшем объеме, чем мирное время. Со мной всегда был однотомник Николая Тихонова, изданный лет за пять до войны. Я помнил из него наизусть сорок стихотворений, не считая отдельных строк. Кара знал Николая Семеновича по Ленинграду и часто рассказывал о нем. В его словах передо мной вырастал тот рыцарь без страха и упрека, который лишь подтверждал сложившийся в воображении облик. Многие поэты мне были знакомы к тому времени, но Тихонов выделялся среди них заманчивостью своей военной биографии, солдатской прямизной, целенаправленностью. А эти качества в 1943 году ценились особо. Я уж ничего не говорю о стихах, тот факт, что столько тихоновских строк я знал на память, говорит сам за себя.