— Почему же писарчуком. Подберем что-нибудь другое. А в роте вы, действительно, засиделись.
— Я вообще в армии засиделся… Пора к берегу прибиваться.
— К берегу нам не положено, — вставил Воронин, — мы должны всегда оставаться на быстрине.
— Быстрина бывает разная…
Полковник Рощупкин сразу подхватил, будто ожидал эту реплику:
— А вот такая быстрина не подойдет — моим заместителем по хозяйственной части, а? Не торопитесь отвечать, продумайте все «за» и «против». Через недельку скажете. А в запас вы успеете уволиться в любое время. Так, что ли?
— Так… Задали вы мне ребус-задачу…
— Ничего, помозгуете — решите. Теперь о быстрине для Званцева. Тут ваше слово, Аркадий Игнатьевич.
В отличие от Якова Мироновича Алексей сидел в кресле неподвижно, будто влитый в него. Он не пошевелился и при последних словах командира полка. Только брови еле заметно дернулись. «На должность командира роты сватать не станут, — догадался он. — Что-то иное, поскольку беседовать будет Воронин. Но что именно?..»
— С обязанностями пропагандиста полка справитесь? — без всяких предисловий обратился к Алексею подполковник Воронин.
Алексей наконец-то неторопливо сменил позу в кресле, которое жалобно заскрипело под ним. Помолчав, сказал с шутливой обидой:
— Ну вот: майору Лыкову дали возможность подумать недельку, а меня заставляете отвечать сразу. Это несправедливо.
Все засмеялись.
— Я не заставляю вас отвечать сразу, — пояснил Воронин. — Я только поставил вопрос, а ответ на него можете дать тоже через недельку.
— Это другое дело…
— А сейчас…
Подполковник Воронин не успел объяснить, что произойдет сейчас, как в дверь постучали. После разрешения: «Да, войдите» — на пороге показалась жена командира полка Софья Матвеевна — та самая машинистка, которая перепечатывала Алексею формуляр истории части. Под мышкой она держала папку с бумагами.
— Борис Федорович, выписку из приказа… — начала она официально. И тут же радостно, узнав Алексея: — А, здравствуйте!..
Мягко пожимая руку женщине, Алексей признался полковнику Рощупкину:
— Софья Матвеевна меня очень выручила в тот раз. Она была моим добрым гением.
— Ну что ж, — довольно произнес полковник. — Пусть и сегодня она будет вашим добрым гением. Раскрывай-ка свою папку, Софья Матвеевна.
Выписка из приказа гласила о том, что Званцеву Алексею Кузьмичу присваивается воинское звание «капитан». Лейтенанты Гарусов, Захарчук и Фомин становились старшими лейтенантами.
Растроганно отвечая на поздравления, Алексей — вот ведь слабость человеческая! — как бы со стороны смотрел на себя, на свои золотые погоны с четырьмя серебряными звездочками. Видно, детское чувство самолюбования присуще каждому в любом положении, в любом возрасте. Ясно понимал Алексей, что повышение в звании — это признание его зрелости, как офицера-воспитателя, что оно, это признание, накладывает на него новые, более высокие обязательства. Но помимо его воли думалось в эту минуту о другом: о том, как воспримут новости в маленьком гарнизоне, как удивленно и радостно вскинет брови Тамара, как в роте почтительно будут произносить: «Товарищ капитан».
С трудом прогнал Алексей эти мелкие, тщеславные мыслишки и сказал дрогнувшим голосом:
— Оправдаю… Оправдаю доверие!
В папке, что принесла Софья Матвеевна, находилась и выписка из другого приказа: в звании повышались многие из числа рядового и сержантского состава радиотехнической роты, которой командовал майор Лыков.
Сколько радостного оживления будет в Малых Сосенках по этому поводу! Сколько восторженных разговоров и добродушных шуток вызовут новые золотистые нашивки на черных погонах!
Майор Лыков сам ходатайствовал о присвоении своим подчиненным новых званий, но теперь, читая приказ, словно впервые узнавал об этом. С удовлетворением говорил:
— Калашников и Рыжов вполне достойны быть старшими сержантами… Про братьев Ветохиных и разговору не может быть — золотые ребята. Гречухе для начала тоже надо по лычке на плечо. Хотя и молодой солдат, но гвоздь. И Анисимову, нашему аккуратному почтальону, звание младшего сержанта не помешает.
Чудилось Якову Мироновичу, что те, кого он называл, по очереди выходят из строя и громко произносят: «Служу Советскому Союзу!» Честь они отдают четко, по-уставному, но у каждого своя, неповторимая, как походка, манера поднимать руку, сгибать ее в локте, подносить ладонь к шапке или пилотке. У Якова Мироновича защемило вдруг сердце: расстанется он скоро со своими питомцами, навсегда расстанется! Кому прикажут передать их? Кто вместо него будет стоять перед строем на плацу, вымощенном кирпичами?