Немного в стороне, подняв над головою выцветшие пилотки, стоят Толя-Коля Ветохины. Толя напоследок пытается что-то «представить», но у него ничего не получается. Рядом с близнецами Володя Клюшкин, Кузьма Калашников, Степан Анисимов, Тихон Дорожкин — вся рота. И никак не поймет Тамара Званцева, кем они ей доводятся, эти воины-локаторщики, — сыновьями или братьями…
А с бугра неторопливо машет крыльями антенны радиолокатор — тоже прощается…
Одно лишь отрадно Тамаре: кажется, и Лыковы собираются жить в Солнечном. Может, снова будут соседями? Это было бы замечательно — и там поселиться рядом с «лапушкой-касаточкой»! Каждый день встречаться, вместе вспоминать милые сердцу Малые Сосенки!
Хорошо бы!.. Но вдруг Яков Миронович откажется от новой должности и настоит, чтобы уволили его в запас? Тогда Лыковы уедут, конечно, в свой Брянск. Какое же все-таки окончательное решение приняли они на семейном совете?
— Мамочка, я на минутку к Марье Ивановне! — на ходу бросает Тамара и выбегает из комнаты.
А Марья Ивановна, взволнованная и растерянная, жаждущая доброго совета, спешит к Званцевым. Женщины сталкиваются в коридоре. Некоторое время они молча смотрят одна на другую и вдруг, обнявшись, заливаются смехом.
— И-их, Томочка, лапушка ты моя!.. Вот ведь кутерьма-то! — сквозь смех произносит Марья Ивановна и уголком фартука вытирает выступившие слезы. — Прямо голова кругом идет…
Тамара заправляет в прическу соседки золотистый локон, свесившийся на лоб.
— Говори, Марья Ивановна, что надумали?
— Ничегошеньки, милые мои, как есть ничегошеньки! И так повернем — хорошо, и этак — тоже вроде неплохо. Все равно перелом в жизни. Ох, какой перелом!.. Я-то больше за то, чтобы не до конца жизнь ломать, если есть такая возможность. Милые мои, ведь столько лет мы с Яшенькой в армии прослужили! И вдруг снимай военную форму, надевай гражданскую… Странно, ой как странно, Томочка, и непривычно!..
— А как Яков Миронович? За то, чтобы до конца ломать жизнь или не до конца?
— Думает. Так думает, касатик, что до еды почти не прикасается. И мундир ему снимать жалко, и повернуть хочется покруче. Утром говорит мне: «Хотя и сватают на хорошую должность, однако надо отказаться. Давай, — говорит, — Маша, выходить на прямую». Вот куда его, упрямого, клонит. А тут еще Иринка подстрекает: «Я советую папе увольняться из армии, поскольку он отстает от современных требований военной науки. Надо уступать молодой смене». Вот ведь какие словеса, скажи на милость! Отец аж побледнел: «Кто тебе сказал такую ересь, будто я отстаю?» Пугнул ее, а потом, касатик, головой поник: «Правильно, доченька, все правильно!..» Милые мои, да где же тут правильно? Всю войну насквозь прошел, можно сказать, героем, после войны честь по чести служит. Вот и Красное знамя в клубе за первое место стоит… И вдруг «отстает»! Ой, не пойму я что-то ничего!..
— Успокойся, Марья Ивановна.
— Тома, лапушка ты моя!..
— Что же мы стоим в коридоре? Пойдем на воздух прогуляемся, что ли.
— И то правда, пойдем! А то от разных мыслей в голове затмение может получиться.
Две женщины — высокая, стройная и низенькая, толстенькая — идут рядышком по направлению к солдатской казарме. Вечереет. Над военным городком бегут низкие тучи, угрожая ненастьем и радуя обещанием дождя. Листочки на молодых, недавно посаженных березках трепещут. Они будто и ждут благодатной грозы и побаиваются ее.
Со спортивной площадки доносятся звучные удары: там, на бетонированных квадратах, идет сражение в городки. После одного из ударов, особенно громкого и какого-то сочного, послышались нестройные голоса одобрения. Выделяется бас Тихона Дорожкина: «Вот как научился, однако, бить товарищ капитан — всю фигуру как метлой!»
— Откуда там капитан появился? — недоумевает Тамара. — У нас же нет капитанов!..
— Ой, милые мои, от мужа отказывается!.. Да твой же Алексей там лупит по бабкам! Эх ты, капитанша!..
Марья Ивановна хохочет, запрокинув голову. Тамара тоже смеется, но сдержанно и смущенно.
— Совсем позабыла, что Алеша теперь капитан. Непривычно как-то…
— Привыкнешь!